академиком. За год до этого, в июле 1997 года, на южнокорейском острове Чечжудо он подарил мне бутылку хорошего виски из своего бара с пожеланием расслабиться после успешно закончившегося его визита в Республику Корею, выразив тем самым удовлетворение подготовкой и организацией поездки.
Помнил я и весьма щекотливую ситуацию, в которую попал, отчитываясь о своих встречах и беседах в Вашингтоне в апреле 1998 года. Дело в том, что президент авторитетного в США Центра азиатско- тихоокеанских исследований республиканец Дуглас Паал на мой вопрос, какую роль России он видит на Корейском полуострове, прямо заявил: «Никакую, пока министром иностранных дел России является Примаков!» Пришлось эту «деталь» нашего разговора в отчете опустить.
Вполне логичным после такого определения моего места в мидовской семье, хотя и незаконным, было появление 3 августа 1998 года — ровно через месяц после ареста, в день, когда я должен был бы выйти на работу после отпуска — приказа о моем увольнении из МИДа.
«Моисеев В. И., заместитель директора Первого департамента Азии, — гласил приказ, подписанный замминистра Ю. А. Зубаковым, — грубо нарушил обязанности государственного служащего и ограничения, установленные статьями 10 и 11 Закона „Об основах государственной службы Российской Федерации“, другие правовые акты Российской Федерации, а также нормативные акты МИД России, в связи с чем ему в установленном порядке был прекращен допуск к работе со сведениями, составляющими государственную тайну. Учитывая изложенное, приказываю: Моисеева В. И. уволить 03.08.1998 г. из МИД России за грубое нарушение обязанностей и ограничений, установленных для государственного служащего, подпункт 3 пункта 2 статьи 25 Закона „Об основах государственной службы Российской Федерации“».
Увольнение с работы до решения суда вызвало удивление даже у следователя Петухова. Максимум, что можно было сделать по закону, — отстранить меня от должности на время разбирательства. Хотя, с другой стороны, это удивление вряд ли можно назвать искренним. Красноречив сам факт лишения меня допуска к секретным сведениям: лишает тот, кто и обвиняет, все в единых руках.
Фактически руководство МИДа определило мою виновность самостоятельно, не дожидаясь ни окончания следствия, ни суда. С точки зрения контр-адмирала Зубакова, всю жизнь проработавшего в КГБ и пришедшего в МИД вместе с Примаковым, это было нормально, коль скоро для него и так все понятно без всяких формальностей. Из его приказа не следует даже, за что собственно я уволен: статья 10 закона, на который он ссылается, содержит восемь пунктов, перечисляющих обязанности госслужащего, включая обязанность добросовестно исполнять работу и поддерживать должный уровень квалификации. В статье 11 насчитывается 13 ограничений, в том числе государственному служащему запрещено участвовать в забастовках и быть депутатом. Неужели я все нарушил сразу?
А что такое «другие правовые акты» и «нормативные акты МИД России», которые в совокупности с необъемными статьями закона «Об основах государственной службы» я также «грубо нарушил»? Учитывая количество как тех, так и других, под такую формулировку можно подвести все, что угодно. И почему в приказе нет даже упоминания о КЗОТе, который единственно и должен регулировать трудовые отношения?
Слова министра в мой адрес, подтвержденные приказом и недвусмысленными предупреждениями со стороны ФСБ, послужили указанием для всего коллектива. Я, естественно, не знаю, что говорили обо мне бывшие коллеги между собой, но семья моя оказалась в вакууме. Наталии не позвонила даже ни одна из жен сотрудников, с которыми она годами приятельствовала в загранкомандировках и в Москве, периодически встречалась и перезванивалась. Очевидно, жены опасались навредить карьере своих мужей и тем самым поставить под удар собственное благополучие.
Неожиданно досталось даже посольскому повару в Сеуле Владиславу, которого я по просьбе посла нашел в Москве и рекомендовал на эту должность, зная его по прежней работе в Пхеньяне как отличного специалиста и порядочного человека. Жена посла Ольга Афанасьева, бурно выражая однажды свое неудовольствие по поводу приготовленного им для угощения гостей стола, била его публично по щекам и в доказательство своей правоты приговаривала: «Тебя сюда прислал шпион!»
Чиновничий мир так устроен, что солидарность или сочувствие ему не знакомы. С этой точки зрения реакция мидовцев на произошедшее со мной вполне объяснима и не удивительна, хотя по-человечески и трудно понимаема. Будь она другой, все могло бы развиваться иначе. А так я не исключаю, что кто-то, может быть, даже порадовался: одним конкурентом для движения вверх стало меньше.
Но что меня удивило, так это реакция моих научных коллег. Из Института международных экономических и политических исследований, где я работал по совместительству старшим научным сотрудником, я был уволен даже раньше, чем из МИДа. Приказ на сей счет был подписан 8 июля 1998 года директором академиком Некипеловым, которого я знал еще просто как Сашу в бытность его старшим научным сотрудником. Согласно приказу, меня увольняли «в связи с производственной необходимостью» на основании докладной записки М. Е. Тригубенко задним числом, с 3 июля, т. е. на дату ареста я уже сотрудником института не был.
Перепуганная Марина Евгеньевна, прежде не упускавшая случая, чтобы по поводу и без заявить о том, что я ее ученик, поспешила отмежеваться от меня. Видимо, были у нее на это какие-то основания. Напомню, что 2 июля я участвовал в организованном ею в ИМЭПИ научном симпозиуме с южнокорейцами, а вечером мы вместе были на банкете по этому случаю. Днем 3 июля я созванивался с ней и посылал факс на работу в связи с подготовкой мною докторской диссертации. Позже она отмежевалась от кореистики вообще.
Насколько все это контрастирует с позицией коллег Игоря Сутягина из Института США и Канады, которого не только не уволили с работы, но и всячески поддерживают. Не думаю, что у него со всеми были безоблачные отношения. Но настоящий ученый отстаивает истину не только в науке, но и в жизни.
И насколько все это контрастирует с позицией человека, ученого, журналиста, с которым я познакомился, работая в институте, называвшемся тогда, в 70-80-е, Институтом экономики мировой социалистической системы, — Отто Рудольфовича Лациса. Он счел возможным позвонить мне домой, дать все свои телефоны с предложением обращаться и обещанием помочь всем, что в его силах.
У меня и у моей семьи нашлись настоящие друзья, поддержавшие нас в самое трудное время и не оставившие нас сейчас. Я уже упоминал о некоторых из них. Скажу еще. Когда эфэсбэшники пришли после ареста описывать наш железный гараж и «Жигули», на воротах гаража их встретила сделанная мелом крупными буквами надпись: «Валя, не верим!»
Первоначальная реакция южнокорейцев на «шпионский инцидент» была весьма бурной. Они не скрывали своего раздражения действиями российской стороны как по форме, так и по содержанию. По сообщению информационных агентств, в день получения в Сеуле информации о задержании и высылке Чо Сон У в МИД РК было проведено экстренное совещание, по результатам которого временному поверенному в делах России Валерию Сухинину был вручен официальный протест и выражена озабоченность тем, что инцидент нанесет ущерб двусторонним отношениям. От России потребовали объяснений, заявив, что Чо Сон У ни в чем не виновен.
В качестве ответной меры корейские власти предложили покинуть в 72 часа Республику Корею советнику российского посольства в Сеуле Олегу Абрамкину, уличенному в деятельности, не совместимой с дипломатическим статусом. По сведениям газеты «Известия», «он являлся официальным представителем российских спецслужб и отвечал за их контакты с коллегами из Южной Кореи».[83] Сам Олег, правда, перед вылетом из Сеула заявил, что он не занимался разведывательной деятельностью и что любит корейский народ.
26-28 июля 1998 года Е. М. Примаков и министр иностранных дел РК Пак Чон Су в столице Филиппин Маниле, куда они прибыли для участия в очередной сессии Азиатского регионального форума, предприняли попытку урегулировать возникшие между обеими странами трения. В результате серии встреч, что само по себе редкость для бесед министров в третьих странах, Пак согласился отменить решение о высылке из страны российского дипломата в обмен, видимо, на какие-то встречные шаги российской стороны или обещание их предпринять, что более вероятно, зная нашу необязательность в этом плане. В частности, по словам заместителя министра иностранных дел РК Сон Чон Ена, «в ответ русские согласились благожелательно рассмотреть вопрос об увеличении числа сотрудников южнокорейской разведки в России».[84]
