заняться и имеющие с избытком свободное время, — предпочитали одеваться самым вызывающим образом с целью привлечь к себе внимание. Кроме гориллы там была дешёвая, упрощённая версия орангутанга из диснеевской «Книги джунглей», страдающий ожирением Тарзан в набедренной повязке и косматом парике, а также учёный в белом халате, заляпанном красной краской. Когда Кэп присоединился к ним и подхватил монотонные крики, они с удовольствием приняли его в свои ряды.
Главным образом именно в летние месяцы эти ребята собирались перед воротами парковочной площадки Центра, поджидая «убийц, мучителей и эксплуататоров бедных обезьян». Каждому автомобилю, прибывающему или отбывающему, приходилось проходить сквозь строй и выносить яростный взрыв праведного негодования. Кэп сам не раз таким образом проходил сквозь строй по четвергам.
Кто-то сунул Кэпу в руки плакат, гласящий: «Куда делись все приматы?» Он поднял его высоко над головой, сделал несколько танцевальных па своего собственного изобретения и попытался вписаться в процессию и присоединить свой голос к монотонным выкрикам, сейчас зазвучавшим вразнобой и заглушённым рёвом проезжающих автомобилей.
— Эй! Вы здесь новенький. — К нему обращалась руководительница группы, молодая женщина с суровым лицом, ярко-фиолетовыми волосами и таким металлическим голосом, при звуке которого сработал бы любой металлоискатель в аэропорту.
— Да вобщем-то нет. Я раньше работал здесь.
— В Центре приматов?
— Да, отчасти, но главным образом в Центре бионаук. Я преподавал биологию.
Тарзан прервал разговор с гориллой, и оба повернулись, чтобы послушать разговор.
— Почему вы больше там не работаете? — осведомилась руководительница.
— Меня выгнали.
— Круто, — сказал Тарзан.
— С чего вдруг? — спросила горилла.
— У меня постоянно возникали проблемы с дарвинизмом, — ответил Кэп.
Реакция была предсказуемой: тихие «ахи», недоверие в глазах, потряхивания головой, переглядывания и подавленные смешки.
— Вы шутите! — воскликнула молодая женщина в белом халате. — Я думала, вы профессиональный биолог!
— Угу, молекулярная биология.
— Как у профессионального биолога могут возникнуть проблемы с дарвинизмом?
— Как у дарвиниста могут возникнуть проблемы хоть с чем-нибудь?
— Так что вы здесь делаете? — В её голосе звучали подозрительные нотки. — Вас беспокоит судьба наших братьев?
— Вы имеете в виду обезьян?
— Да, обезьян! Они наши братья, наши ближайшие родственники!
— Мы на девяносто восемь процентов шимпанзе, — добавила горилла.
Кэп постарался сдержать усмешку.
— Это мы научили вас считать так.
— Значит, обезьяны имеют такие же права, как и мы, — заявила молодая женщина, — и мы намерены стоять здесь до той поры, покуда их права не будут признаны.
Это была подсказка. Все остальные хором вскричали: «Да! Да! Дайте права шимпанзе! Дайте свободу обезьянам!»
— Вы когда-нибудь были там? — отпарировал Кэп. — Приматов никто не мучает. Там просто проводятся наблюдения, исследования поведенческих реакций. Самое худшее, что они там делают, так это дают приматам огурцы вместо винограда.
Одни испустили стон, другие ничего не поняли, а третьи выразительно закатили глаза. Тарзан даже настроился на враждебный лад:
— Эй, не надо врать, приятель!
— Их же держат в клетках, верно? — спросил орангутанг.
Женщина выкрикнула прямо в лицо Кэпу:
— Они хотят, чтобы мы так думали! Да, действительно, может, обезьяны, находящиеся на территории университета, и не подвергаются жестокому обращению, но что насчёт остальных, которых вывозят отсюда?
— Из университета? — спросил Кэп. — Откуда вы… Наряженная деревом девушка с игрушечным шимпанзе на одной из веток (её руке) крикнула: «Машина!»
Они выстроились двумя рядами по обеим сторонам подъездной дороги и снова начали монотонно кричать, размахивая плакатами: «Свободу нашим братьям! Свободу обезьянам!» Горилла опять принялась приплясывать, Тарзан испустил протяжный вопль, орангутанг закружился на месте, размахивая руками, а маленькое дерево закачалось на ветру, когда ворота поднялись и автомобиль тронулся с места. Кэп сорвался с места и встал перед автомобилем.
— Эй! Эй, Баумгартнер!
Водитель резко затормозил, потом посигналил.
— Вас арестуют! — крикнуло деревце Кэпу.
Кэп сдвинул тёмные очки на лоб и опёрся на капот автомобиля.
— Баумгартнер! Это я, Капелла!
Водитель продолжал сигналить, глядя на него через лобовое стекло.
Кэп снял соломенную шляпу.
— Кэп! Майкл Капелла! — Водитель опустил боковое стекло и высунул голову наружу. — Кэп? Ты что, с ума сошёл?
Кэп отдал свой плакат горилле и, подбежав к закрытому окошку с пассажирской стороны, крикнул в него:
— Нам нужно поговорить!
После нескольких секунд мучительных колебаний Баумгартнер подался всем телом вправо и открыл дверцу.
Кэп уселся на пассажирское сиденье и захлопнул дверцу, отгораживаясь от протяжных монотонных криков демонстрантов.
— Прошу прощения за свой наряд, но меня не впустили бы повидаться с вами.
Доктор Эмиль Баумгартнер нажал на газ.
— Ладно, давайте уберёмся отсюда, пока кто-нибудь не увидел вас.
Флеминг Кринкович, двадцати трёх лет, безработный сын безработного шахтёра, стоял и таращил глаза, бессознательно потряхивая головой от изумления, смешанного со страхом. Его костлявые руки дрожали, ожидая сигнала от ошеломлённого мозга. Он не мог вымолвить ни слова, только тихо ахал и охал.
Было раннее утро. Тени ещё были длинными, и потому следы на земле выделялись особенно рельефно. Многие годы он надеялся обнаружить хотя бы один след снежного человека, не оставляя попыток и попусту тратя бесчисленное количество фруктов на приманку, пока все окружающие смеялись над ним, а родители лишь печально качали головами. Сегодня утром оказалось, что дело стоило всех положенных на него усилий.
Руки у Флеминга тряслись так сильно, что он не сразу сумел вытащить фотоаппарат из футляра. На мгновение он забыл, как им пользоваться, и чуть не уронил, когда попытался найти фокус.
Щёлк! Он снял след с одной стороны.
Щёлк! Теперь с другой.
Щёлк! Прямо сверху.
Щёлк-щёлк! Крупный план.
Щёлк-щёлк-щёлк! Монтаж, который он сделает на компьютере.
Щёлк. Отпечаток человеческой ноги.
Пальцы застыли на кнопке затвора. Он выглянул из-за фотоаппарата.
Не один, а несколько следов от ботинок: некоторые едва различимы под наложившимися сверху
