корму лодки, так что его голые ноги ушли в песок, но лодка не подавалась.
«Вот беда, как крепко села! — подумал Удога. — Стыдно будет, если я не смогу сдвинуть ее».
Парень высок ростом, широк в плечах. У него гибкое, крепкое тело. Случая не было, чтобы лодку нельзя было сдвинуть. Девушка засмеялась.
«Почему она смеется? — подумал Удога и налег на лодку изо всех сил, так что заболела грудь. — Вот беда, крепко села!»
Не жалея груди, Удога давил на корму, и еще давил, и все сильней, и упирался ногами, и перебирал ногами так, что вода забурлила. Он тужился до тех пор, пока лодка не зашуршала и не всплыла.
Тут он разогнулся и поглядел на девушку. «Волосы у нее как трава осенью».
Он знал, что светлые волосы бывают у русских и у орочон, приходивших в эти места.
Девушка приблизилась к нему и отдала веревку, за которую держала его оморочку. Мгновение посмотрела ему в лицо. У нее были черные глаза и румяные щеки.
— Какая у тебя лодка большая и тяжелая! Что ты в ней везешь? — спросил Удога.
Девушка, не отвечая, полезла в лодку.
— Почему у тебя волосы такие? Как седые!
Она молчала, спиной к нему насаживая измытое добела весло на колок к борту.
Потом взяла другое весло, подняла его. Удога видел на ярком солнце лопасть в свежих мохрах древесных волокон, обитых за день гребли водой, пухлую розовую руку, крепко державшую весло там, где кругленькое белое отверстие в резном утолщении. Девушка поставила оба весла и даже не поглядела на Удогу.
— Подожди! — сказал он.
Но девушка налегла на весла и отъехала. Течение быстро несло ее, и она гребла сильно. Теперь ее лицо стало черным. Вскоре лодка стала, как щепка, маленькой и тоже черной.
«Что это за девушка? Откуда она? Зачем была тут? Почему у нее такие волосы?..»
Удога осмотрелся.
— Э-э! Ведь тут близок шаманский остров, — снова вспомнил Удога.
Вон он, залег среди реки, весь в солнце, с песчаными буграми и обрывами, с лесами кедра, лиственницы…
На острове видна рогатая лачуга. Торчат крайние, неотпиленные жерди крыши. На них — резьба. По сторонам тропы, ведущей к дому, — два толстых мертвых дерева. Из них вытесаны плосколицые идолы с мечами на башках. Блестят сейчас две белые морды, будто высунулись страшилища из леса.
«Может быть, ездила ворожить к нашему шаману Бичинге?»
Удога залезает в оморочку, налегает на весла.
— Э-э! Вон и сам шаман куда-то едет! Кто-то везет его. Наверно, едет хоронить… Или лечить…
Лодка шамана как-то сразу оказалась вблизи Удоги. Она мчится быстро. Гребут десять гребцов. Удога упал в своей оморочке ниц. Но подглядывает.
Видно лицо шамана. Он почти слепой, сухой, с седыми косматыми волосами, в богатом халате и со множеством серебряных браслетов на руках. Держит шаманскую палку с резьбой. Его лодка проходит. Поехал куда-то… Не туда, куда девушка. И не в нашу деревню. К устью Горюна едет…
Удога поднял голову.
«Шаман уехал!»
Сразу две встречи: хорошая и плохая…
Он опять налег на весло и разогнал оморочку. День такой ясный, чистый, на душе весело. Удога улыбается.
«Кто такая и откуда?» — запел Удога.
Отец ждет! — удар весла.
Мама ждет! — удар весла.
Брат ждет! — удар весла.
Вот и деревня, своя деревня. Удога подъезжает к берегу и пристает к пескам. На вешалах множество жердей, унизанных рядами распластованной красной рыбы. На корчагах и на жердях растянуты невода.
Онда — небольшое стойбище. Десятка два глинобитных зимников[4] приютилось у подножья невысокого прибрежного хребта. Сразу за селением начинается дремучая тайга.
Напротив Онда, посредине реки, протянулся другой высокий остров, заросший ветлами, ильмами, осинами, кустарниками и краснолесьем. Летом на острове белеют берестяные балаганы стариков, а сами отправляются в тайгу.
Бегут радостные собаки. За ними идет отец Удоги — Ла. Он с медной трубкой в зубах, в коротком светло-коричневом халатике из рыбьей кожи. Лицо его темнее халата, а волосы седые.
Удога целует его в обе щеки.
Подходит мать Ойга. У нее кольчатые серьги в отвислых больших ушах, плоский нос. Сын целует ее.
Подбегает брат Пыжу. Удога снова целуется. Пыжу смеется, что-то шепчет ему на ухо.
— Ты набил хорошей рыбы! — удивленно говорит отец, заглядывая в лодку. Там лежит громадный таймень. — На Горюне был?.. На той стороне?
Удога поворачивается и молча идет домой.
Пыжу догоняет брата, хватает его за плечо, за шею, смеется, прыгает, толкает в спину.
Ойга берет из лодки тайменя.
Вечер у очага. Отец сидит на кане у маленького столика, поджав босые ноги так, что видны толстые черные пятки.
Все едят рыбу. Удога печален.
— Что с тобой, сынок? — спрашивает Ойга. — Ты совсем плохо ешь… Она гладит сына по голове.
Удога молчит.
Ла отрезает длинный ломоть рыбы и, втягивая ее в рот, быстро заглатывает.
Пыжу сосет рыбью голову и с любопытством таращит глаза на брата.
Удога облизывает пальцы, встает с кана, как бы не зная, что делать.
Ойга, показывая головой, пошла быстро на улицу. Ла и Пыжу чавкают у стола. Удога залез на кан и улегся. Отец все съел и вытер рот рукавом.
— Что ты, парень, все молчишь? — спрашивает он Удогу. — Наверно, проглотил что-нибудь дурное? Не чертенята ли залезли тебе в глотку?
Ойга вносит охапку хвороста.
— Ночь сегодня будет прохладная.
Вбежали собаки.
Удога вдруг поднялся резко. Собаки кинулись к нему. Одна положила ему лапы на плечи и норовила лизнуть в лицо, словно жалела и хотела спросить, что с ним.
— Я хочу жениться, отец! — поглаживая собаку, говорит Удога.
— Что? — подскочил от удивления старый Ла. Он отодвинул столик и схватил рубашку.
— Да, я сегодня увидел девушку и хочу на ней жениться.
Пыжу расхохотался.
— Э-э, парень, какая дурь у тебя в голове, — говорит Ла. — Пора собираться на охоту. Ты знаешь закон: идешь на охоту — не думай про баб и девок: удачи не будет. Это запомни на всю жизнь… Да у нас и выкуп за невесту заплатить нечем.
