табак.
Все кондонцы перебрались с песков к гостям, в тальники. Самары стали обсуждать, сколько дней пришлось бы потратить, если поехать на Амур купить табаку.
Золото было, а табаку не было. Фомка и его друг Афоня решили не пожалеть рубах, шапок и шляп, променять их на табак гилякам, не знавшим цены золоту.
— На Мангму за табаком ехать быстро можно, — говорил Кога, подсаживаясь к Фомке.
— Только не проедешь! — воскликнул Дохсо.
Фомка спросил, что же за беда.
Дядюшка Дохсо рассказал про набеги маньчжуров, про бегство Игтонгки и про притеснение грабителей.
Фомка покачал головой.
— Мы дадим табаку, маленько-то дадим, — сказал Чумбо.
Среди выигрышей у него был табак. Парень принес и отдал русским две связки.
— Боитесь каких-то бродяг, — сказал Афоня, принимая подарок. Собрались бы да погнали их.
— А ты нам поможешь? — спросил Кога.
— Что, у вас самих силы, что ли, нет? Ружья есть…
Чумбо вспомнил, что когда-то такой же совет давал Алешка его отцу Ла. Чумбо хорошо помнил Алексея, как всегда помнят в тайге человека, который хотя бы раз проходил мимо. Алексей помог поймать лысого зверька, живущего чужой добычей, и сравнивал его с пришлыми грабителями. А главное — он сменил за юколу хорошее ружье, которое бьет метко.
— Напасть да всех побить, — как бы между прочим сказал, попыхивая трубкой, Афоня, занятый вырезыванием колка для весла.
— У-у! Как нападешь?
— Как нападешь? Подъехали на лодках и прямо набежали. Посечь их всех.
— А кто торговать будет?
— Мы торговать будем! — живо ответил Афоня.
Чумбо оглядел зеленую тихую реку, а за ней рыжие камни с вековыми кедрами по уступам и на вершинах… На этой стороне берег, истоптанный поколениями Самаров дочерна.
«Тут корень рода Самаров! — думал Чумбо. — Вон какой амбар старый сгнил, повалился в лес, как пьяный! Кусты на его бревнах выросли — это еще дедушка, самый первый Самар Нана строил! В лесу в железных рубашках его кости валяются. От этого Нана пошли Нанэй — наш народ, люди, все мы. Во-он за рекой скалы, как жеребцы скачут по склонам сопки… Они у нас так и называются — скалы Жеребцы. На этом месте, когда Нана пришел, рыба в воде шелестела, как листья сухого дуба шелестят. Ему поэтому место понравилось. Зачем сюда чужих пускаем? А? Про каждый камень, про каждую речушку у Самаров сказка есть. А теперь сюда разбойники приходят. Дедушка наш род сюда привел не затем, чтобы тут нас грабили! Вон какие кедры стоят! Таких нигде нет!»
За табак Фомка подарил Чумбоке свою выцветшую шляпу.
— Вот шляпа! Теперь тебя не узнает никто! — сказал Дохсо, когда Чумбока надел на себя подарок.
— Чумбока, надень русскую рубаху!
— Теперь ты можешь в гьяссу ехать, тебя даже Сибун не узнает! Совсем ты другой человек стал.
— Приезжай ко мне в гости в низовья, — приглашал Фомка молодого гольда.
Афоня возил добытое золото якутским купцам, за хребты. Скоро он отправится в город лоча.
Поздно вечером табор засыпал. Чумбока и Одака сидели у костра. Дядюшка Дохсо где-то в стороне, в потемках, бранился со старухой.
тихо и ласково, с восторженным повизгиванием, напевал Чумбо,
И, любуясь милой, Чумбо, поджав ноги, сидя, подпрыгивал в такт песне.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
САМПУНКА В ОНДА
В Онда пришла мачтовая сампунка. Река обмелела. Судно не смогло подойти к деревне и остановилось в отдалении от берега, на расстоянии чуть побольше выстрела из фитильного ружья.
В открытое окно Удога мрачно наблюдал, как рабочие-китайцы бросили якорь и, бегая по настилу, сворачивали соломенный парус, скрепленный длинными бамбуками. За спиной Удоги, на кане, позванивая талисманами и разными медными побрякушками, отгоняющими злых духов, Дюбака покачивала лубяную зыбку и что-то ласково бормотала дочке.
От сампунки отвалила лодка. В лачугу поспешно вошла гостившая в эти дни в Онда горбатая мать Дюбаки.
— Маньчжуры приехали! — со страхом сказала старуха.
Ойга с оханьем поднялась с кана. Ноги и поясница не давали ей покоя. Если бы не гостья, помогавшая ей, все хозяйство развалилось бы.
Дюбака, оставив младенца, подошла к двери.
Из всех домов выглядывали смуглые лица женщин, не решавшихся выйти на берег. Там толпились мужчины, кланялись приезжим.
Приехал сам Дыген и оба его помощника — толстый маленький Сибун и высокий свирепый старик Тырс. С ними было двое маньчжуров и рабочие-китайцы, все без оружия.
Маньчжуры, высаживаясь в стойбищах, оставляли оружие на сампунке, а то были случаи, когда напуганные, отчаявшиеся местные жители все бросали и убегали в тайгу, и тогда пустели деревни и не с кого было брать меха, из-за которых совершались набеги.
Своих соболей у Удоги не было, и он пошел к купцу Гао. Он знал, что если не дать соболей Дыгену, то маньчжуры могут жестоко наказать или захватить с собой гребцом в дальнюю дорогу.
«Я во власти торгаша, — с горечью думал Удога. — Когда беден, то стараешься где-нибудь поскорей занять, лишь бы избегнуть несчастья».
В лавке была суета. Сыновья хозяина прятали под крышу какие-то узлы, бегали за амбар в тайгу и, возвращаясь, взволнованным шепотом передавали друг другу какие-то новости.
Маньчжуры всегда придирались к Гао. Правда, обычно все заканчивалось вымогательством мехов, но именно вот это лицемерие чиновников и выводило из себя Гао.
— Какой негодяй! Какой лжец и обманщик! — тонко и гневно кричал старик, обращаясь к Удоге и
