Как несостоятельное квалифицировали заключение суда и другие члены КС, голосовавшие против него. Анатолий Кононов:
«Заседание было проведено с нарушением процессуальных норм… Оно было скомканным, без предварительной подготовки, без выяснения тех фактов, которые суд обязан был выяснить, и отсюда произошли скоропалительные выводы, основанные на чисто формальных моментах, и ночное заседание носило больше политический, чем правовой характер… Это политический шаг».
Эрнест Аметистов:
«Я тоже обнаружил целый букет процессуальных нарушений. Во-первых, суду запрещено рассматривать политические вопросы. Во-вторых, за час до рассмотрения этого вопроса председатель Конституционного Суда и один из судей выступили на пресс-конференции со своей оценкой указа и ситуации. Это уже требует их самоотвода. В-третьих, не была выслушана сторона, издавшая указ, то есть суд сам сделал то, в чем обвинил президента. Что касается указа, формально президент вышел за рамки Конституции, но поскольку решения референдума обладают высшей юридической силой, то, по-моему, они выше закона и Конституции».
Несколько позже, 1 или 2 октября, я встретился с зампредом КС Николаем Витруком, также голосовавшим против заключения суда по президентскому указу (кстати, несмотря на то, что правительственная связь у членов КС была вроде бы отключена, я без труда дозвонился ему по АТС- 2).
— Лично я после оглашения президентского указа занял такую позицию, — сказал мне Витрук. — У нас был горький опыт работы после обращения президента 20 марта, и мы должны были его учитывать. Я призывал коллег не форсировать события: «Не надо спешить с рассмотрением указа. Давайте отложим заседание. Давайте пригласим президента. Давайте пригласим Хасбулатова. По крайней мере не будем заседать ночью». Однако ко мне не прислушались. Когда Зорькин спросил меня напрямую, как я оцениваю содержание указа, я ответил так: «Я придерживаюсь теории и идей не председателя Конституционного Суда Зорькина, а профессора Зорькина Валерия Дмитриевича, который более 20 лет, начиная с его докторской диссертации, внедрял в головы молодых юристов, что надо различать закон и право. Не всякий закон соответствует праву. И не всякое положение действующей Конституции соответствует общеправовым принципам и идеалам. Так что я считаю, что Указ № 1400 является правовым». За этим последовало молчание. Никто ни о чем меня больше не спрашивал. Большинством голосов КС объявил указ Ельцина неконституционным. При этом была масса нарушений. Их количество переросло в качество. Хотя бы такой пример. КС рассматривал дело по собственной инициативе. Между тем, в суд должен кто-то обратиться. Этого не было. Если при такой сложнейшей ситуации, при такой острейшей политической борьбе Конституционный Суд выступает с подобной инициативой, — он уже действует как политическая сила, как политический орган. Он должен ждать. Как сказал однажды председатель Конституционного Суда Франции Роберт Бадинтер, суд должен смотреть, слушать и дремать. Мы поступили иначе. Каков выход? Выход простой: мы должны подать в коллективную отставку. Я пришел к убеждению: мы потеряли право заниматься правосудием. Но коллективной отставки не будет, я могу вас заверить. Еще один вариант — в отставку уходит председатель. Зорькин был неискренен, когда говорил, что надо свято соблюдать Конституцию и закон. Он их соблюдает избирательно, односторонне. Но вариант с его индивидуальной отставкой тоже неосуществим.
В том, что Конституционный Суд принял такое заключение относительно ельцинского указа, — заключение, подтолкнувшее развитие ситуации в трагическую сторону, — решающую роль сыграл, конечно, именно председатель КС. Интересно послушать, какую характеристику Зорькину давал в ту пору его заместитель, знавший его задолго до того, как они встретились в стенах КС:
— На его поведение в тот период вообще и, в частности, в Конституционном Суде, решающим образом повлияло то, что из него сделали начальника, единоначальника, командира. На это поработали и парламент, и президентская команда. Потому что создали систему привилегий. Больших привилегий. Именно для «первых лиц». Скажем, у Зорькина до недавних пор была дача, государственная дача. Вы бы посмотрели на нее. Семь гектаров земли. Дом такой основательный, с колоннами. Не дача, а целый дом отдыха. И теннисный корт, и сауна… Целая рота охраны. Там все бесплатно, включая питание. Вы приходите, а там — стопка сигарет. Разных марок. Импортных. Не только сигареты — вазы с конфетами, пирожными… Вы едите, курите, а через час снова подкладывают. Чтоб все время лежало. Правду об этом скрывают. Почему? Потому что невыгодно, чтобы все об этом знали.
— У вас ведь тоже есть дача?
— Да, но я за все плачу. Я останавливаю машину около булочной, беру хлеб и еду домой. У меня нет ни поваров, ни официантов, ни бесплатного питания. Это только у председателя. Он ездит на «членовозе» с гаишным сопровождением. Он один пользуется первым подъездом. Персонального лифта там, правда, нет, но подъезд только для него. Стол, телефон, дежурный офицер… Вот так подсчитать, — это сколько ж миллионов уходит на одну дверь! А в двадцати метрах — общий вход. Почему бы ему им не пользоваться? Как вы полагаете, такие привилегии не влияют на человека? Другие судьи полностью от него зависимы. Он, например, решает, поедешь ты за границу или нет, окажут ли тебе какую-то помощь или нет. Либо же, напротив, могут тебе какую-нибудь пакость устроить — тем, кто не проявляет достаточно лояльности. Скажем, у меня на даче в мое отсутствие провели инвентаризацию, объявили, что пропал какой-то казенный телевизор… В общем, этой системой Зорькин блестяще пользуется для манипулирования людьми. Чисто хасбулатовскими методами. Это все влияет на работу суда. Прежде всего — на самого председателя. Я видел его лицо, когда мы давали заключение по Указу № 1400 — этот ужас в глазах, эти трясущиеся руки. Ясно было: личные мотивы, боязнь в мгновение ока все потерять — а такое вполне может случиться, если во власти произойдут серьезные перемены, — тут решают все.
Как видим, и здесь в решающий момент дали о себе знать те самые льготы и привилегии, против которых все на словах боролись, но на деле, всерьез, никто ни о чем таком и не помышлял. Зачем? Это ведь такой удобный инструмент, позволяющий манипулировать слабым человеком. А человек слаб…
Впрочем, все это, конечно, выходит за рамки простой, утилитарной цели — покупки нужного чиновника. Это наше родовое, генетическое — отдельный вход для начальника, «засекреченные» казенные сигареты и пирожные… Это у нас в крови. Нет, мы не Европа, не цивилизованный мир.
«Мы, можно сказать, некоторым образом — народ исключительный. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок…»
— Он способный юрист? — спрашиваю я Витрука.
— Более чем способный. Он пять лет работал у меня на кафедре в Академии МВД. Я был руководителем кафедры, а он профессором. Нас связывали дружеские отношения. У меня была полная уверенность: Зорькин — это талант в юриспруденции. Сейчас я могу сказать: это талант в политике. Но соединить эти два качества в одной ипостаси, в одном лице нельзя. Особенно же нельзя соединить их на посту председателя Конституционного Суда. Невозможно себя проконтролировать, когда ты выступаешь в качестве судьи, председателя высшего судебного органа, решения которого окончательны и обжалованию не подлежат, а когда — в качестве политика. Вот он и мечется, раздваивается… Ему больше нравится роль политика. И это представляет опасность для общества, для государства.
Зампред КС пришел к твердому убеждению: трагедия Конституционного Суда под руководством Зорькина прежде всего и заключается в том, что он, председатель, превратил его в политический орган.
Но только ли в Зорькине тут дело? Почему еще не удалось создать независимый Конституционный Суд? Николай Витрук:
— Конституционный Суд — это не какой-то святой орган, который находится вне общества. Вот нас избрали, и мы воспарили… Нет, мы порождение нашего больного общества. Мы несем в себе все те противоречия, которые есть в нашем обществе. Существует много других факторов, — помимо тех, что связаны с председателем, — которые способствовали политизации суда. Возьмите его состав. То, что он неизменен, — это неправильно. В переходный период это опасно. Даже в странах с устоявшимися демократическими традициями и то есть какое-то движение. Одна часть судей избирается на три года,
