других задач — замедление инфляции, стабилизация рубля, переход уже в текущем году на его внутреннюю конвертируемость и в следующем — на внешнюю. Кроме того, президент сообщил, что утвердил своим указом программу приватизации и акционирования предприятий, в том числе крупных.
Приватизация — пожалуй, важнейшая часть реформ, вокруг которой развернулась острая борьба, длившаяся многие годы. Борьба не только за овладение теми или иными, подчас огромными, кусками бывшей госсобственности, но и отчаянная политическая борьба. Приватизация стала тем испытанием, на котором многие сломались, многие поменяли свою политическую окраску…
На пресс-конференции Ельцин довольно резко отозвался о Международном валютном фонде, который готов предоставить России огромный кредит — 24 миллиарда долларов, — однако при этом выдвигает ряд требований, в частности чтобы в России были отпущены цены на топливо. «Мы на это пойти не можем… — категорически заявил Ельцин. — Я так и сказал директору-распорядителю МВФ г-ну Камдессю. Как хотите, в конце концов. Если уж так, то мы обойдемся и без этих 24 миллиардов». Президент заявил, что МВФ пытается приложить к России свою типовую программу оздоровления экономики, но Россия страна уникальная: 74 года у нас никто не знал, что такое частная собственность.
Полемизируя в столь резкой форме с МВФ, Ельцин, помимо прочего, бросал кость «патриотам», у которых при одном только упоминании этого международного финансового института начинались судороги.
Свою оценку экономической ситуации, какой она была в конце июля — начале августа 1992 года, давал и Гайдар. Тут можно сослаться на одно из его телевыступлений, состоявшееся в ту пору: если сейчас, сказал он, появились претенденты на правительственные посты и даже выстроилась целая очередь, значит, наши дела не так уж плохи; раньше таких претендентов не было, никто не хотел брать на себя эту ношу; все лишь выглядывали из-за угла и ожидали, когда правительство снесет народная стихия, этот самый россиянин-бунтарь, которого надо только подтолкнуть.
Тем не менее, Гайдара продолжали яростно критиковать, причем эта критика все набирала обороты. Ладно бы его обвиняли во всех грехах одни профаны, имя которым легион, — немало ему доставалось и от коллег — ученых-экономистов. В разговоре со мной он с усмешкой вспоминал предупреждение своего друга, «отца польской реформы» Лешека Бальцеровича: как только он, Гайдар, начнет реформу, многие изменят к нему свое отношение. «С этого времени все профессора экономики будут твоими врагами», — говорил ему Бальцерович. Во многом это предупреждение сбылось.
Со многим из того, в чем упрекали его оппоненты, Гайдар был согласен. Теоретически. Но оговаривался при этом: надо ведь было учитывать реальную обстановку. Например, вскоре после либерализации цен известный экономист академик Николай Петраков заявил, что цены ни в коем случае нельзя было размораживать, не создав предварительно значительные запасы товаров.
— Мне хочется спросить его, — отвечал на это Гайдар, — как можно было в реальной ситуации декабря 1991 года, во-первых, не размораживать цены (они разморозились сами собой), а во-вторых, накопить какие-то запасы? Как это можно было сделать реально? Кого повесить, кого расстрелять? Кого простимулировать?
Уже летом 1991 года экономика Советского Союза оказалась совершенно неуправляемой: прежние, командные рычаги управления перестали действовать, а рынок еще не заработал. К концу года положение стало еще тяжелее (об этом уже говорилось, но можно повторить еще раз). Поток продовольствия, поступавшего в Москву из других регионов, почти остановился. Государственные резервы были исчерпаны едва ли не полностью. Перспективы хоть как-то компенсировать недостаток продовольствия за счет импорта были весьма туманны. Вопрос встал не просто о реформе — о выживании страны. Тот, кто потом ругал (да и сегодня ругает) Гайдара за то, что он приступил к реформе без должной подготовки, забывает, что страна стояла на краю пропасти, что вот-вот должна была разразиться катастрофа.
Когда в упрек Гайдару перечисляют, чего не хватало России к концу 1991 года для проведения «правильной» рыночной реформы, для создания эффективной рыночной экономики, он обычно говорит, что ему не хочется спорить, — напротив, хочется дополнять список. Да, не было развитого, устоявшегося частного сектора. Не было конкурентной, демонополизированной рыночной среды. Не было системы финансовых институтов, которые обеспечивали бы эффективное перераспределение ресурсов. Не было развитого рынка труда. У России не было своей банковской и денежной системы, своих границ, своей таможни. Много чего не было. Но не было и времени дожидаться, когда все это появится.
В своей книге «Записки президента» Ельцин сочувственно приводит такую цитату из Гайдара:
«Мы начинали реформы в очень интересной ситуации, когда можно долго перечислять, чего у нас не было и почему реформы проводить нельзя. Я сам мог прекрасно объяснить, почему в 92-м их проводить нельзя… Но плюс к этому у нас не было возможности ждать, ничего не делать и объяснять, почему ничего нельзя делать».
Гайдара критиковали не только слева, но и справа. В основном за нерешительность в деле приватизации. Гайдар отвечал, что у него и его правительства нет более важной стратегической задачи, чем приватизация. «Но мы ведь не чудотворцы, — разводил он руками. — Польша топталась в деле приватизации в течение года…» Правда, так называемую малую приватизацию — сферы торговли, бытового обслуживания — она провела довольно быстро, но в целом приватизация повсюду проходит медленно и тяжело. «Если через два года мы будем иметь экономику с мощным доминирующим частным сектором, — говорил тогда Гайдар, — то я буду считать, что это феноменальный результат».
Кстати, многие утверждали, что цены вообще нельзя было отпускать без приватизации, что это грубая экономическая ошибка Гайдара. На подобные упреки он реагировал весьма эмоционально:
— Ну, откуда, из какой книжки это вычитано, что приватизацию надо ставить впереди либерализации цен? Это противоречит всем канонам экономики. Либерализация цен — это одномоментный акт политической воли. А приватизация — долгосрочный процесс. Либерализация привязана к объективному факту — к утере контроля со стороны власти за распределением ресурсов (именно такова у нас была ситуация в конце 1991 года). Приватизация же к этому совершенно не привязана.
Явлинский до сих пор упорствует: его план реформ был лучше, чем план Гайдара. Фрагмент из его интервью «Комсомольской правде» от 28 ноября 2003 года:
— Денег много, а товаров — нет. Это самая болезненная точка экономики. Существовало два способа решения. Мой способ: продавать людям то, что раньше никогда не продавали, — парикмахерские, магазины, участки земли, грузовики, такси, автобусы, ларьки, прачечные, химчистки, — средства производства тогда это называлось. Конечно, не РАО «ЕЭС» и не нефтяные компании… Главное — это позволяло людям сохранить сбережения, материализовать их, и одновременно можно было быстро создать реальный средний класс. А логика гайдаровской команды была — отпустить немедленно цены…
Тут журналисту-интервьюеру надо бы спросить Григория Алексеевича: каким образом, начав реформу с продажи населению парикмахерских и автобусов, можно было быстро наполнить прилавки продовольствием? Но не спросил, не догадался…
В той волне критики, которая поднялась после того, как цены 2 января были официально отпущены, явственно различался еще один мотив: Гайдар, дескать, не понимает, что одной лишь либерализации цен недостаточно для того, чтобы рынок заработал. Для этого требуется как минимум еще одно условие: деньги должны обрести реальную покупательную силу. Гайдар прекрасно это понимал. Более того, он понимал, что либерализация цен может вызвать резкое увеличение темпов инфляции, при котором для денег просто не останется места в сфере регулирования хозяйственных процессов. Именно поэтому правительство сделало укрепление рубля главным приоритетом первого этапа реформы, до предела выжало тормоза финансовой стабилизации — прежде всего посредством жесткой налоговой и кредитной политики. В целом экономика реагировала на это адекватно: первоначальный резкий рост цен довольно быстро замедлился — из-за сокращения спроса. Жалобы и сетования на всеобщий дефицит как-то незаметно, сами собой трансформировались в стоны по поводу затоваривания. А ведь казалось, что дефициту никогда не будет конца. Исчезли проблемы со строительными мощностями, материалами, техникой. Всего этого всегда не хватало, все это предприятия и отрасли постоянно выпрашивали у правительства в виде лимитов и фондов. Теперь положение изменилось.
— Подавляющее большинство директоров промышленных предприятий, — говорил по этому поводу
