собой классический образец древнего германца, вернувшегося наконец в родной Бранденбург. Несмотря на это, 30 марок за вход с него все равно содрали.
Я познакомился с ним в метро, на станции Франкфуртер Тор. В полном одиночестве он героически боролся с электрическими весами — чудом техники, выдающим карточку с вашим весом в обмен на монетку. Как ни крути — тоже часть немецкой истории, и вот титан Маркус пытался отодрать их от пола и унести домой. Мне же всегда было интересно, как они устроены. Совместными усилиями нам удалось разобрать весы на составные части.
После этого случая я часто бывал у него в гостях на Зенефельдерштрассе. Однажды Маркус поинтересовался, как в России обстоят дела с древнейшей историей. «Плохо! — честно ответил я. — От наших корней мы как бы оторвались, так что с культурной преемственностью — полный порожняк. Так называемый фольклор — удел одиноких женщин, которые сбиваются в вокально-танцевальные ансамбли и с ними скитаются по миру».
Одна такая женская бригада как раз выступала в Берлине. Девушки пели и танцевали на сцене «Русского дома» на Фридрихштрассе. Назывался ансамбль «Березка», поскольку в своих песнях женщины воспевали березы и прочую национальную российскую флору. «Как ты понимаешь, истинную историю России от нас, разумеется, скрывают», — просвещал я Маркуса. «Ну, прямо как у нас, прямо как у нас», — изумлялся он. А потом ему захотелось непременно увидеть березовый коллектив. Мы отправились на концерт. Двадцать молодых женщин в кокошниках водили хоровод по огромной сцене.
Маркус был в восторге. Мне показалось, что он с удовольствием пригласил бы к себе в гости весь ансамбль. А так как мы были едва ли не единственными зрителями, то и женщины на сцене обратили на нас внимание.
После концерта Маркус решил лично выразить «Березке» свое восхищение, а мне пришлось исполнять обязанности переводчика. Меньше чем через час мы уже сидели впятером в такси и направлялись к Маркусу домой. Девушек-березок, поехавших с нами, звали Катя, Ольга и Света, и их знакомство с Берлином ограничивалось до сих пор лицезрением пейзажа из окна гостиницы. По дороге мы приобрели национальные напитки обеих стран — три бутылки водки и ящик пива. Как выяснилось позже, тем самым мы совершили непоправимую ошибку. После того как вторая бутылка из-под водки полетела под стол, Маркус решил посвятить девушек в историю древних германцев. Он вытащил из шкафа копье и стал размахивать им прямо у них перед носом. Одна из девушек, Катя или Света, поняла, что надо обороняться. С неимоверной скоростью она разоружила германца и выкинула его копье в окно. Маркус рассвирепел и набросился на нее. Они принялись носиться друг за другом по квартире, мы — следом за ними. Полиция, которую вызвали соседи, попыталась нас помирить. В участке Маркус обвинил девушку-березку в нарушении неприкосновенности жилища, а она его — в семи различных преступлениях, включая изнасилование и покушение на убийство. Маркус орал, что девушка-березка во всем виновата сама.
Полиция проявила к делу неформальный подход и посоветовала нам побыстрее разбежаться в разные стороны. А чтобы Маркус немного поостыл, его приковали наручниками к двери участка. Вот тут-то с ним и заговорил какой-то человек, представившийся репортером из «Берлинер Цайтунг». Он-де просто проходил мимо и решил узнать, что здесь происходит. «Безобразие», — лаконично ответил Маркус. Не долго думая, репортер извлек из сумки фотоаппарат и сделал несколько снимков. На следующий день в «Берлинер Цайтунг» красовалась фотография прикованного к двери Маркуса. Подпись под ней гласила: «Жестокая расправа полиции с югославскими бандитами».
Двойная жизнь в Берлине
Места, откуда я родом, для жизни не приспособлены. Из-за сильного ветра и постоянных неурядиц с общественным транспортом любое начинание оказывается чрезвычайно затруднительным. Нечеловеческую усталость начинаешь ощущать уже в четырнадцать лет, а по-настоящему отдохнуть удается разве что только в сорок пять. Очень часто идешь в магазин — и больше не возвращаешься, или садишься писать роман, и замечаешь где-нибудь на 2000-й странице, что потерял нить повествования, и приходится начинать все с начала. Это — жизнь в безвременье, одно из величайших достижений которой — возможность умереть в собственной постели.
А здесь все по-другому. Здесь можно жить одновременно несколько жизней, свою и чью-нибудь еще. Для любителей двойной жизни Берлин — идеальный город. Здесь все оказывается не тем, чем оно кажется. Недавно я видел, как кассирша из нашей сберкассы, симпатичная пышка с фамилией Вольф на значке на ее форменной блузке, танцует «аудиобалет» в одном из бесчисленных берлинских театров. Каждый второй вечер она напяливает на себя плексигласовую пачку, в которую вмонтирована звукозаписывающая и воспроизводящая аппаратура. Потом фрау Вольф начинает слегка покручивать задом, ее движения трансформируются в своего рода музыку, которая раздается из пачки и задает ритм для всей группы. Фрау Вольф и другие кассиры как одержимые скачут по сцене — и так до полного самозабвения. В прошлом году дамы ездили на фестиваль аудио-балета в Японию и даже получили там приз.
С герром Хайзенбергом я познакомился в бюро по трудоустройству. К тому времени я уже довольно долго был безработным. Его же задача заключалась в том, чтобы уговаривать людей с не пользующимися спросом профессиями — например, актеров, режиссеров или теологов — пройти курсы переквалификации. Герр Хайзенберг часто апеллировал к доводам разума. «Я очень люблю искусство, — говорил он мне, — я очень рад, что оно теперь буквально на каждом углу. Но вам я настоятельно советую заняться чем-нибудь разумным. Станьте бизнесменом или, к примеру, столяром». Цвет галстука Хайзенберга идеально гармонировал с обоями в его кабинете. Говорил он очень убедительно и этим безнадежно испортил мне настроение на весь оставшийся день. А получилось так, что именно в этот вечер я должен был показать моей матери ночную жизнь Берлина. Я уже давно пообещал ей такую экскурсию, и она сгорала от нетерпения. Около полуночи мы зашли в гей-клуб в Митте. Там я поведал маме о расстроившем меня разговоре в бюро по трудоустройству. И вдруг я заметил в углу Хайзенберга. Он был в джинсах и желтой кожаной куртке, на шее у него висела увесистая золотая цепь, а на коленях сидел молоденький таиландец и смеялся. «Кстати, а вот и он — мой консультант по трудоустройству», — сказал я маме, которая осторожно оглядывалась, качая головой и повторяя «что за свинство!».
Моего знакомого русского бизнесмена Гензеля, который ведет в Швеции оптовую торговлю немецкими автомобилями, прошлым летом атаковал и едва не растоптал носорог. Друг Гензеля, руководящий инженер на фирме Siemens, раздразнил носорога, пока ничего не подозревающий Гензель в сотне метров от них был занят приготовлением завтрака. Сначала носорог направился в сторону инженера. Тот, по долгу службы привыкший быстро принимать решения в сложных ситуациях, немедленно влез на дерево. Тогда носорог переключил свое внимание на торговца автомобилями, и повидло полетело во все стороны.
Гензель провел несколько недель в больнице. Ему пришлось отменить поездку в Гималаи. Компенсировать упущенное он собирается в будущем году на сафари. Друзья полагают, что Африка — единственное место, где подобное приключение еще возможно. В Берлине, возможно, и не встретишь съехавшего с катушек носорога. Но и здесь, в джунглях большого города, опасности подстерегают на каждом шагу. Общество потребления способно воплотить в жизнь самые дикие фантазии, заказы принимаются даже по телефону. Поговаривают, что многотонные окна универмага Gallerie Lafayette обрушились на тротуар Фридрихштрассе не по недосмотру строителей, а по спецзаказу. Благодаря изощренному плану некоего пешехода, который и был заказчиком, обошлось без жертв. Окна, конечно, разбились вдребезги. Зато какое зрелище, какая тема для разговора!
Вокзал Лихтенберг
