Зацепчик покорно поднял руку.
— А мы его вот так, — сказал Зырянов и, ухватив, с силой рванул.
Зацепчик взревел.
— Зачем? — орал он.
— А вам зачем? — улыбнулся Зырянов. — По-моему, это самый обыкновенный клещ.
Но Зацепчик не верил никому. Вокруг него толпились рабочие. Кто-то принес Зацепчику с берега одежду, но он не стал одеваться, взял ее в охапку, ушел в свою палатку, лег, закрывшись с головой одеялом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я,
Тетрадь пятнадцатая
— Плохо... Мерил температуру. Уже поднимается. Тридцать шесть и девять...
— Так это ж нормальная.
— Не спорьте...
Тут вошел Мозгалевский:
— Как самочувствие?
— Пока трудно сказать, — слабым голосом отвечал Зацепчик. — Изучаю себя...
— А Яков-то поправился...
— Уже? — Зацепчик приподнялся.
— Да, у него, видите ли, было совсем не то. Оказывается, он ест сырые грибы, но не все же грибы можно есть сырыми.
— Вот как! — обрадовался Зацепчик и взлохматил от радости волосы. — Знаете, мне кажется, что и у меня не то. Я себя чувствую нормально, к тому же зверски хочу есть...
— Ну и чудненько! Если вы к тому же не пожалеете для себя рюмки, водки из своих неприкосновенных запасов, то тем более будет все замечательно.
— Да, да, водка у меня есть, и для себя я рюмки не пожалею.
— Может, и Якову дадите? — сказал я.
— Зачем же ему, если он поправился? — сердито ответил Зацепчик.
Да, бывает так, что человек с первого взгляда не понравится, и этому первому восприятию надо верить. Но потом как-то привыкаешь, сближаешься, и человек вроде становится и ничего. Но рано или поздно плохое все равно в нем прорвется. Иначе не может быть. Если уж человек плох, то он должен обязательно сделать плохое. Без этого он не может. Я не хочу разочаровываться в изыскателях. По-прежнему они для меня люди мужественные, честные, сильные. Но, как и всюду, встречаются среди сильных, настоящих людей люди плохие. Зацепчик плохой.
Все это произошло в наш выходной день. К общей радости, день солнечный, ни ветерка, ни тучки. Мозгалевский разложил на земле всю свою канцелярию, сушит. Я выкупался и хожу во всем чистом.
— А ты красивый, Алеша, — говорит Тася.
— Это я знаю.
— Смотри ты, какой хвастун!
— Почему хвастун? Как есть, так и говорю.
— Покажи свои глаза.
Я повернулся к ней.
— По-моему, хорошие глаза у тебя, — говорит Тася, — а Шуренка говорит, что они у тебя блудящие.
— Какие?
— Блудящие. Это она так сказала.
— А что это значит?
— Ну, она говорит, у кого такие глаза, тот за женщинами любит гоняться.
— И что же, я гоняюсь? За ней, может, гоняюсь?
— Нет.
— За тобой?
— Нет, и за мной не гоняешься...
— Я тоже так думаю. Значит, глаза не блудящие?
— Да.
— А тебе хотелось, чтобы они были блудящие?
— Мне хотелось, чтоб ты только за одной девушкой бегал.
— Это бесполезно.
— Как знать, — лукаво улыбнулась Тася.
Из палатки вышла Ирина. Я знаю, она пройдет мимо и не заметит меня. Но сегодня есть предлог поговорить с ней.
— Здравствуй, Ирина, — говорю я.
— Здравствуй, — безразличным голосом говорит она и хочет пройти мимо, но я встаю на ее пути.
— Послушай, Ирина, ты работала в поисковой экспедиции по золоту?
Она недоуменно смотрит на меня.
— Работала.
— И встречалась с таежным охотником Назаркой? Он еще у тебя Серко застрелил...
— Откуда ты знаешь? — Она идет к костру. Я за ней. Как я рад, что она заинтересовалась. Иногда достаточно пустяка, чтобы ледок отчуждения растаял.
— Это целая история. Если хочешь, я расскажу. Я встретил его...
Но она уже не слушает.
— Что, еще не закипел? — спрашивает она Шуренку и снимает с чайника крышку, заглядывает. — Начинает...
— Ты какая-то совсем другая стала, — говорю я.
— Да. Теперь я другая. После того как тонула, стала другая.
— Что, это верно говорят, будто когда человек тонет, то всю свою жизнь видит? — спрашивает Шуренка, подкладывая в костер.
— Верно. Я увидела всех — отца с мамой, сестренок. Солнце увидела, свое детство... Это даже не передашь, но я все увидела.
— Скажи, пожалуйста, — удивляется Шуренка. — А страшно было?
— Нет, не страшно. Только очень обидно.
— Если бы не Кирилл Владимирович, пропала бы ты, — сказала Шуренка.
— Он смелый, — ответила в раздумье Ирина.
— Ты говоришь так, будто он единственный, который мог тебя спасти, — сказал я.
— Но ведь ты не спас? — Она посмотрела на меня.
— Я просто не успел...
— Один не успел, другой струсил, а Кирилл спас... Почему-то именно он спас...
Чайник закипел, стал захлебываться. Ирина сняла его.
— Я не думал, что ты поставишь меня на одну доску с Лыковым, — сказал я.
— Ты сам себя поставил. Я ни при чем...
— Это неправда! — горячо сказала Тася. — Алеша смелый!
— Ну и прекрасно, — усмехнулась Ирина. — Пусть для тебя будет смелый. — И ушла.
Странно, почему она винит меня в том, что я не спас ее?
...К вечеру сверху спустился к нам бат. Приехали эвенки-охотники. Они убили сохатого. Отрубленная крупная голова с потускневшими, как бы усталыми, глазами лежала поверх груды мяса. Привезли охотники и соль. От них мы узнали, что выше нас на двадцать километров находится колхозная рыбалка с тремя фанзами. Там был Костомаров, договорился с рыбаками — они же и охотники, — и вот у нас мясо и соль.
