При этой мысли глаза ее затуманились от удовольствия, и она свернулась в более удобную
позу.
– В сущности, как только я смогу убедить папу отпустить меня, я намереваюсь посетить
Трантор, чтобы собрать материал о Первой Империи. Я родилась на Транторе, знаете ли вы об этом?
Он знал, но произнес с должным оттенком изумления:
– В самом деле?
Он был вознагражден чем-то средним между ослепительной улыбкой и хихиканьем.
– Угу. Моя бабушка… ну знаете, Бейта Дарелл, вы же слышали о ней… вот, она некогда жила
на Транторе с моим дедушкой. В сущности, именно там они остановили Мула, когда вся Галактика
была уже у его ног; и мои папа и мама, когда только поженились, тоже отправились туда. Я родилась
там. Я даже жила там, пока мама не умерла, но мне тогда было только три года, и я мало что помню.
А вы когда-нибудь бывали на Транторе, дядя Хомир?
– Нет, не могу этого утверждать.
Он лениво слушал, прислонив голову к холодной переборке. Калган был уже рядом, и Мунн
чувствовал, как опять подступила неуверенность.
– Разве это не самый романтичный мир? Папа говорил, что при Станнелле V там жило людей
больше, чем на любых десяти современных планетах, вместе взятых. Он рассказывал, что это был
один огромный металлический мир, один бесконечный город, который являлся столицей всей
Галактики. Он показывал мне снимки, которые сделал на Транторе. Там сейчас одни развалины, но
все это по-прежнему изумительно. Ну я бы просто мечтала увидеть все это еще раз. В сущности…
Хомир!
– Да?
– А почему бы нам не отправиться туда, когда мы покончим с делами на Калгане?
На лице Мунна вновь появилось испуганное выражение.
– Что? Не начинай снова. Это дело, а не развлечение. Не забывай.
– Но это тоже дело, – пискнула она. – На Транторе может находиться немыслимое количество
информации. Вы так не думаете?
– Нет, не думаю, – он поднялся на ноги. – А теперь отцепись от компьютера. Мы должны
сделать последний прыжок, а потом ты пойдешь баиньки.
Хорошо хоть, что скоро посадка: хватит с него попыток заснуть, расстелив пальто на
металлическом полу.
Расчеты были несложными. 'Справочник по космическим трассам' описывал маршрут
Установление – Калган весьма подробно. Последовал моментальный рывок прохождения через
гиперпространство, и последний световой год улетел прочь.
Солнце Калгана теперь было настоящим солнцем – большим, ярким, желто-белым; вскоре оно
скрылось за иллюминаторами, автоматически закрывшимися с освещенной стороны.
До Калгана оставалась только ночь пути.
12. Лорд.
Среди всех миров Галактики самой уникальной историей обладал, несомненно, Калган.
История, к примеру, Терминуса была почти непрерывным возвышением. История Трантора, некогда
столичного мира Галактики – почти непрерывным падением. Но Калган…
Калган впервые приобрел в Галактике славу как мир удовольствий, еще за два века до
рождения Хари Селдона. А миром удовольствий он сделался, создав баснословно доходную
индустрию развлечений.
И это была стабильная индустрия. Самая стабильная в Галактике. Распространявшийся по
всей Галактике процесс распада цивилизации затронул Калган лишь в незначительной мере. Несмотря
на меняющиеся экономические и социальные условия в соседних секторах Галактики элита там все
равно сохранялась; а элите всегда свойственно устраивать себе комфортабельный досуг.
Вследствие этого Калган с успехом служил утонченным и надушенным щеголям имперского
двора и их блистающим и развращенным дамам; грубым и неотесанным военным диктаторам,
железной рукой правившим захваченными ценою крови мирами, и их разнузданным и похотливым
девкам; толстым, падким до роскоши дельцам Установления и их буйным и жестоким любовницам.
Калган был совершенно неразборчив, поскольку все они имели деньги. А поскольку Калган
служил всем и не отгораживался ни от кого; поскольку на предоставляемые им блага всегда имелся
спрос; поскольку у него хватало мудрости не вмешиваться в мировую политику и не наводить
справок о законности доходов, – он процветал, когда прочие беднели, и оставался жирным, когда все
тощали.
Так шли дела до Мула. Тогда и Калгану пришлось пасть перед завоевателем, не приемлющим
развлечений и вообще чего-либо, кроме завоеваний. Для Мула все планеты были одинаковы, и Калган
не мог составить исключения.
Итак, в течение целых десяти лет Калгану пришлось играть несвойственную ему роль
галактической метрополии, хозяина величайшей империи со времен самой Галактической Империи.
А затем со смертью Мула пришло падение, по своей стремительности сравнимое с былым
взлетом. Установление откололось. Заодно с ним или вслед за ним – большая часть прочих владений
Мула. Спустя пятьдесят лет от этого краткого державного периода оставалась лишь память,
вызывающая смутное беспокойство, точно грезы наркомана. Калган уже никогда не оправился. Он
так и не смог сделаться прежним миром беззаботных удовольствий, ибо заклятие власти никогда не
разжимает свою хватку до конца. Калган жил, управляемый вереницей людей, которых Установление
именовало Лордами Калгана, но которые сами себя величали Первыми Гражданами Галактики,
имитируя единственный титул Мула, и поддерживали вымысел о том, что они сами тоже являются
завоевателями.
Нынешний Лорд Калгана занимал этот пост пять месяцев. Он достиг его, воспользовавшись
свои положением главы калганского флота и прискорбным отсутствием осторожности у прежнего
властителя. Но никто на Калгане не был глуп до такой степени, чтобы слишком долго или слишком
тщательно копаться в вопросах законности. Такие вещи случаются и принимаются как должное.
И все же подобный ход дел, направленный на выживание самых сильных, хотя и
предоставляет преимущество кровожадности и злобе, иногда позволяет выдвинуться и способным
людям. Лорд Стеттин был достаточно компетентен, и им было не так-то легко помыкать.
Ни его эминенции первому министру, который с великолепной неразборчивостью служил
прежнему властителю с тем же рвением, что и нынешнему, и который, проживи он достаточно долго,
так же честно служил бы и следующему.
Ни госпоже Каллии, которая была для Стеттина более чем другом, но менее чем супругой.
В тот вечер все трое остались наедине в личных покоях Лорда Стеттина. Первый Гражданин,
широкоплечий, в сверкающей адмиральской форме, которую он обожал, хмуро восседал на жестком
пластиковом кресле, приняв соответственно жесткую осанку. Его первый министр Лев Мейрус сидел
напротив с отчужденным и равнодушным видом. Его длинные тонкие пальцы совершали ритмичные
движения, пробегая по худой, впалой щеке от крючковатого носа до кончика покрытого седой
