Да уж, если вас вызывали к директору, то вы понимали, что такое страх. Каким бы он сам ни был внимательным и добрым, никто не мог держаться так же благодушно и непринужденно в его обществе.
— Уокер, ты первый, — бросил он, проходя мимо нас в свой кабинет и не посмотрев в нашу сторону.
Кабинет был похож скорее на маленькую библиотеку. Сквозь узкое окно с раздвинутыми шторами проникали косые лучи холодного голубоватого зимнего света, которые прорезали янтарный сумрак и высвечивали плавающие в воздухе пылинки. Все стены комнаты были завешаны полками, прогнувшимися под грузом книг, журналов и коробок. На коробках красным фломастером были нанесены даты, а внутри них, похоже, содержались газетные вырезки. Перед окном стояли — письменный стол, обитый кожей стул с высокой спинкой и другой стул, попроще.
— Сядь, — произнес директор, опускаясь на кожаный стул спиной к окну.
Я сел лицом к нему, щурясь от яркого зимнего света.
— Слушаю, что у вас произошло, — сказал он едва слышно. Прямо какая-то шепчущая тень.
Я рассказал ему.
Я старался не суетиться, все время следил за собой. Время от времени я пускал петуха, так как в горле у меня пересохло. Я прокашливался и продолжал со скрипом, остановками и толчками тянуть свою историю. В целом роль невинной жертвы мне не удалась.
— Я тебе не верю, — обронил он, когда я закончил. Я был уничтожен. Как он догадался?
— Я не вру! Нет, не вру! — Что еще я мог сказать?
— Иди.
— Я не вру.
— Ступай, — бесшумно прогремел он.
Голос его пригвоздил меня к месту. С большим трудом мне удалось наконец оторваться от стула и пятясь добраться до двери. Во время отступления взгляд мой не отрывался от его лица. Его сумрачный силуэт на фоне окна молча наблюдал за тем, как я открываю дверь и вываливаюсь в проем.
В коридоре я обнаружил, что меня покрывает липкий пот, пропитавший даже рубашку. Я прислонился спиной к стене, не спуская глаз с двери; бетон и крашеная шероховатая штукатурка немного охладили меня.
Эри О'Лири сидел там же, где я оставил его. Единственная разница была в том, что качался он еще более темпераментно. Когда он поднял на меня глаза, я постарался принять независимый вид и двинулся мимо него.
— Как прошло? — спросил он с дрожащей улыбкой.
— Тебе крышка, ~— улыбнулся я в ответ.
Я уже начал спускаться по лестнице, когда услышал, как открывается дверь директорского кабинета и О'Лири приглашают на ковер. Я прошагал мимо своего класса, через актовый зал, через спортплощадку и направился домой.
Всю дорогу я плакал.
27 ноября 1983 года
«П» — Папа
Я прошел прямо в свою комнату.
Весь вечер я не хотел ни с кем разговаривать.
Даже Бобби не приставал ко мне.
Сначала они, конечно, пытались вызвать меня на разговор, но я отвечал на вопросы односложно. Наконец, поняв, что никакой информации из меня не выудить, меня оставили в покое. Ясно, они тревожились, видя, что я чем-то расстроен, но, зная меня, понимали, что рано или поздно я сам обо всем расскажу.
Вечером, когда я сидел на крыше, ко мне поднялся Винсент. Солнце только что зашло и подкрашивало темно-серые облака янтарным цветом. Мягкие вечерние краски соперничали с холодным зимним ветром.
— Мистер Грейс звонил. Спрашивал, где ты и чем занимаешься, — сказал Винсент.
— Знаю.
— Откуда?
— Я так и думал, что он позвонит.
— Ясно. В школе сегодня что-то произошло?
— Ну да, вроде того.
— Не хочешь рассказать?
— Не знаю…
— Может быть, ты предпочитаешь поговорить с Хеленой?
— Нет. Вот если бы здесь был папа или мама…
— Ну, это понятно…
— Я их почти не помню. Это плохо? Я хочу сказать, что не могу точно представить себе их лица. Конечно, у меня есть фотографии, но это не то что видеть их живыми.
— Да, я знаю, мой отец тоже умер, когда я был маленьким.
— Виски был занятным, да? Это я помню. Часто казалось, что мама сердится на него, но на самом деле она не сердилась. И они много смеялись.
— Характер у него был не подарок. Но он и сам терзался от этого все время.
— Папа? Терзался?
— Еще как. Словно весь мир тащил на своих плечах. Он посмеивался над собой из-за этого. То впадал в беспросветную хандру, то был вне себя от счастья. Невозможно было предугадать, в каком настроении он будет в следующий момент.
— Я помню, он довольно часто грустил. Но смеялся больше.
— Смеялся он благодаря твоей маме. С ней ему легче было вынести все это.
— Что — вынести?
— Весь этот беспредельный депрессняк.
— Что?
— Ну, он так говорил, когда грустил.
Винсент стоял не двигаясь и глядел на облака, клубящиеся у нас над головой. Я взглянул на него, и он положил руку мне на голову — точно так же, как это делал Виски когда-то.
— Когда-нибудь ты сам всё поймешь.
— Но я сейчас хочу понять. Скажи мне. Пожалуйста.
Винсент посмотрел на меня, и было видно, что он расстроен.
— Пойдем вниз. Здесь становится холодно.
У себя в комнате я сел на кровать, обнимая Бога, такого жуткого, неухоженного, с проплешинами. За прошедшие годы он потерял колесико на одной из передних лап и один глаз. Дырку от глаза закрывала черная кожаная нашлепка, а новое колесико так и не поставили, и в результате он заваливался на бок. Морда у него была вся в шрамах и ожогах после того, как Бобби устроил из него костер.
Он много лет был мне добрым другом, выслушивал мои молитвы и хранил мои секреты, оберегал от ночных кошмаров. Он знал все самое главное обо мне — все мои дела, мысли и надежды. Он всегда был рядом, когда я в нем нуждался. Не отвечал на мои вопросы, но и не судил меня. Одним словом, был настоящим другом.
Но в последнее время я стал от него уставать и уделял ему меньше внимания, чем прежде. Очевидно, я его перерос. Он лежал на боку у меня под кроватью, и я его неделями не вынимал.
Но я знал, что он рядом, и, если что, я могу с ним посоветоваться. Правда, он всегда молчал и только слушал, но иногда это именно то, что надо. Благодаря Богу отец становился мне ближе, потому что Виски тоже дружил с ним.
