меня нет искусственной руки. Возможно, причина в моей щепетильности.
– Вы брезгуете быть на какую-то часть механизмом? Я слышал о таком, – сказал Экс. – Но вы можете быть брезгливым и в обратном смысле. Все, что во мне – мое, а не части мертвеца. Я признаю, что чувство осязания не точно такое же, но почти столь же хорошее. И вот, взгляните…
Он положил руку мне на плечо и сжал.
Мои кости словно сдвинулись. Я не вскрикнул, но сдержаться было нелегко.
– И это не вся моя сила, – заметил он. – И она весь день со мной. Эта рука не устает.
Он отпустил меня.
Я поинтересовался, не позволит ли он мне осмотреть его руки. Он не возражал. Но Экс не знал о моей иллюзорной руке.
Я прозондировал хитроумные пластмассы в поддельной руке Экса, кости и мышечную структуру настоящей. Главным образом меня интересовала вторая.
Когда мы вернулись к машине, Вальпредо спросил у меня:
– Ну и как?
– С его настоящей рукой все в порядке, – сказал я. – Шрамов нет.
Вальпредо кивнул.
Но пузырь ускоренного времени не повредит пластику и батареям, подумал я. А если он намеревался спустить пятидесятифунтовый генератор на два этажа вниз на нейлоновой нити, у его искусственной руки хватило бы силы.
Петерфи мы позвонили из машины. Он был дома. Это был человек небольшого роста, смугловатый, с невыразительным лицом, прямыми, иссиня-черными волосами, уже отступающими со лба. Его глаза мигали и щурились, словно свет был слишком ярким, и у него был какой-то помятый вид, будто он спал в одежде. Не потревожили ли мы его послеобеденный сон?
Конечно, он будет рад помочь полиции в расследовании убийства.
Многоквартирный дом Петерфи представлял собой брус стекла и бетона, воздвигнутый на утесе Санта- Моники. Его квартира выходила окнами на море.
– Дороговато, зато вид того заслуживает, – сказал он, усаживая нас в кресла в гостиной.
Занавеси защищали комнату от послеполуденного солнца. Петерфи успел переодеться. Я заметил бугорок под левым рукавом, где к кости руки крепилась капсула с инсулином и автоматический дозатор.
– Итак, что я могу для вас сделать? Вы вроде бы не упоминали, кто убит.
Вальпредо сообщил ему.
Он был потрясен.
– Бог ты мой. Рэй Синклер. Но как теперь это отразится на… – он осекся.
– Пожалуйста, продолжайте, – сказал Вальпредо.
– Мы работали вместе над одним делом. Нечто… революционное.
– Межзвездный двигатель?
Он был ошарашен. После некоторой внутренней борьбы он произнес:
– Да. Это вообще-то держалось в секрете…
Мы признались, что видели машину в действии. Разве поле, сжимающее время, может служить межзвездным двигателем?
– Дело обстоит не совсем так, – сказал Петерфи.
Он опять боролся с собой. Наконец, он продолжил:
– На свете всегда были оптимисты, полагавшие, что если даже масса и инерция в человеческом опыте всегда связаны между собой, это не обязательно должно быть универсальным законом . Рэю и мне удалось создать условия для снижения инерции. Понимаете ли…
– Безынерциальный привод!
Петерфи энергично закивал.
– В сущности, да. А машина цела? Иначе…
Я заверил его, что да.
– И хорошо. Я хотел сказать, что если она уничтожена, я мог бы ее восстановить. Работу по ее изготовлению в основном вел я. Рэй предпочитал работать умом, а не руками.
Посещал ли Петерфи Синклера прошлым вечером?
– Нет. Я пообедал в ресторане на берегу, потом пришел домой и смотрел голограммную стену. А на какое время мне нужно алиби? – спросил он шутливо.
Вальпредо сказал ему. Шутливый вид перешел в нервную гримасу. Нет, он покинул “Кольчугу” около девяти, и после этого не мог доказать, что находился дома.
Представляет ли он, кто мог хотеть смерти Рэймонда Синклера?
Петерфи явно не хотел обвинить кого-либо напрямую. Естественно, мы должны были это понять. Это мог быть кто-то, с кем он работал в прошлом, или кто-то, кого он оскорбил. Рэй считал большинство представителей человечества полными дураками. А может, нам стоило расследовать дело о снятии запрета для брата Рэя.
– Для Эдварда Синклера? – спросил Вальпредо. – Что это за история?
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы ее услышали от кого-либо другого. Может, вы знаете, что Эдвард Синклер был лишен права иметь детей ввиду наследственного порока сердца. У его внука он тоже есть. Вот и задавались вопросом, сам ли Эдвард сделал ту работу, которая позволила ему получить разрешение.
– Но ведь это было сорок-пятьдесят лет тому назад. Как это могло сейчас вылиться в убийство?
Петерфи терпеливо разъяснял:
– Эдвард получил разрешение иметь ребенка за заслуги, согласно Законам о деторождении. Сейчас у него уже два внука. А вдруг это дело решат пересмотреть? Тогда его внуки лишатся права иметь детей. Они станут незаконнорожденными. Они могут даже лишиться права наследования.
Вальпредо кивал.
– Да, да. Хорошо, мы все это проверим.
Я заметил:
– Вы и сами не так давно подавали прошение о снятии запрета. Полагаю, что ваш… э…
– Да, у меня диабет. Это вовсе не влияет на мою жизнь. Знаете ли вы, как долго для борьбы с диабетом используется инсулин? Почти двести лет! Ну и что, если я диабетик? Или ими будут мои дети?
Он гневно уставился на нас, требуя ответа, но не получил его.
– Но Закон о Деторождении запрещает мне иметь детей. А знаете ли вы, что я потерял жену из-за того, что мне отказали в снятии запрета? А ведь я имею заслуги. Моя работа о плазменных потоках в солнечной фотосфере… Хотя ладно, что ж я буду читать вам лекцию, что ли? Но моя работа позволяет предсказывать картину протонных бурь вблизи любой звезды класса G. Каждый колониальный мир чем-то обязан моей работе!
Мне подумалось, что это преувеличение. Протонные бури в основном влияют на горные разработки среди астероидов…
– А почему вы не переехали жить в Пояс? – спросил я. – Они вознаградили бы вас по достоинству. И там нет Закона о Деторождении.
– Вне Земли я заболеваю. Дело в биоритмах; к диабету это не имеет отношения. От нарушений биоритмов страдает половина человечества.
Мне стало его жаль.
– Вы все еще можете получить разрешение. За работы по безынерциальному приводу. Не вернет ли это вам жену?
– Не знаю… Сомневаюсь. Два года миновало. В любом случае, никогда не угадаешь, куда склонится Коллегия. В тот раз я тоже полагал, что получу разрешение.
– Вы не будете против того, чтобы я осмотрел ваши руки?
Он уставился на меня.
– Что-что?
– Я хотел бы осмотреть ваши руки.
– Очень странная просьба. Зачем?
