Когда я читал в детстве сказки, у многих из них было стандартное окончание: 'Они жили вместе долго и счастливо, и умерли в один день'. Я понимал про 'долго и счастливо', а второй пункт пропускал мимо ушей…
И только потеряв любимую, я понял, как это важно — умереть в один день.
Мне тогда очень хотелось уйти вслед за Надей… Тем более, что часть меня уже умерла. Вместе с ней… Но частица её осталась жить во мне. В памяти, в сердце… И если бы я убил себя, я убил бы и её. Это меня удержало на краю.
Но не удержало от запоя. Пил я конкретно и долго, всё старался утопить горе… А оно не тонуло… Но однажды я проснулся трезвым. В казарме. Оказалось, спьяну я записался в наши доблестные вооружённые силы, — Шелехов иронично улыбнулся уголком губ, — в пехоту. Я потом долго пытался вспомнить, что меня подвигло на такой шаг. Но так и не вспомнил. После того, как я потерял Надежду, мне захотелось что-то сделать, чтобы женщины и дети не умирали. Мы — мужики. Нам положено умирать, защищая своих женщин, Родину, честь… А они… Они должны жить. И помнить о нас… В общем, медиком я становиться не хотел. Оставалась армия. Возможно, проходя мимо вербовочного пункта, я вспомнил это своё намерение. А может быть, я всё же подсознательно сильно хотел умереть, и нашёл место, где вероятность моей скорой встречи с Наденькой многократно возрастала. Непонятно только, как меня в таком случае 'пропустили' психологи. Может, накладка какая вышла. Бывает…
Однако геройски погибнуть у меня не получилось. Хотя и служил в штурмовой роте, на переднем крае… Может, потому, что смерти я не боюсь, только уважаю… Но иногда мне кажется, что Надя стала моим Ангелом-хранителем, и бережёт меня от шальной пули и лазерного луча…
А молюсь я, чтобы с ней ТАМ всё было хорошо… Я, конечно, достаточно образованный и умный, чтобы понимать, что, может быть, нет ни бога, ни чёрта, ни ада, ни рая… И что, скорее всего, если кто где и есть, то он совсем не такой, как его описывают святые отцы… Но я никогда себе не прощу, если после смерти действительно что-то есть, а я не сделал ничего, чтобы Надюшке было лучше… И я надеюсь встретится с ней ТАМ когда-нибудь… Хотя бы на минутку… Узнать, что ей хорошо. А там уж — куда направят… — прапорщик невесело усмехнулся… Вот такие странные у меня молитвы.
Так что мой вам совет: Не откладывайте поиски второй половинки 'на потом', а как найдёте — не откладывайте с наследниками… Жизнь коротка, и побыть в ней хоть немного счастливым можно и не успеть…
А насчёт моего поведения в учебке…
Я отслужил пять лет по контракту. Потом ещё пять лет… Кстати, в той самой седьмой роте в то самое время…
— Так ведь это ж было!.. — не удержался Карлаш.
— Ну да, мне восемьдесят три года, сынок… Точнее, внучок. В общем, в линейных частях я служил долго… Но годы берут своё. И, когда мне предложили перейти в учебку штрафбата, я согласился. Работа непыльная, вахтовый метод… Два месяца службы, два месяца дома, с семьёй… Иногда вот только в такие командировки, как сейчас, посылают, когда группа неукомплектована.
Да. Семья у меня есть. Несколько лет помогал вдове боевого товарища, а потом она предложила жить вместе… Я подумал, и согласился. Женщина она хорошая, жалко было бы, если бы досталась подлецу… У нас ведь как бывает: настоящие мужики гибнут за Родину, а всякая шваль потом брюхатит их женщин… Так и стали жить-поживать, да добра наживать… У неё двое детей было, и вместе ещё троих сделали. Живём душа в душу, но любовь у каждого осталась одна. И ни я этого не скрываю от неё, ни она от меня. Вот так…
Так что свой долг перед людьми я выполнил по полной, — Шелехов поднял голову и оглядел притихших бойцов, — Чего и вам желаю. Ну, да я отвлёкся. Возвращаясь к своему мерзопакостному поведению в учебке, могу сказать, что всё это проделывалось по заданию психологов. Нужно им это было для чего-то… Никак вот им нельзя было без того, чтобы вас постоянно мордой в грязь не макать. Так что — ничего личного… И скажите спасибо, что на этом месте оказался я, а не настоящий садист.
В общем, возможно, зря я вам всё это рассказал, — вздохнул Шелехов после краткой паузы. Чтобы всё это понять, надо такое пережить самому. Чего никому из вас не желаю… Даже медики, вон, не понимают… — усмехнулся он, — Говорят, болезнь… Предлагают вылечить. А я не хочу. На профпригодность не влияет, так что — пусть… Вот так и болею… Ладно, орлы! Отдохнули, и хватит. Ну-ка, быстренько все вкололи 'отрезвин'!
Состав подействовал не то чтобы мгновенно, но очень быстро. Уже через пять минут народ был, как стёклышко. Шелехов оглядел своих посерьезневших бойцов, и сказал:
— А теперь о главном: Все вы знаете, что нам в сопровождение дали эсминец, и по этому поводу немного расслабились. Так вот, поверьте стариковскому чутью: нам предстоит серьёзная заварушка. И никакой эсминец нас от неё не убережёт. Я тут заглянул одним глазком в судовые документы… Мы везём то, чего ни при каких условиях везти не должны…
Что — не спрашивайте. Но не должны — это точно… В общем, сегодня, пока мы ещё не вышли из сферы действия планетарной ПКО — отдыхайте. А с завтрашнего дня начинаются боевые дежурства. Первой заступает моя группа, через двенадцать часов её сменяет ваша, господин барон. Выходные отменяются. Боевая подготовка — три часа из времени вахты. Дополнительные тренировки прекращаются. Бережём силы для боя. У меня всё. Да, кому интересно — пляж сейчас в зоне отдыха на противоположном конце корабля, — с этими словами Шелехов обернулся, и побрёл по протоптанной в снегу тропинке к скрытому за заснеженными пластиковыми деревьями выходу.
После короткого совещания штрафники разделились: Белецкий с Карлашем решили сгонять на пляж, а остальные — провести остаток последнего выходного в личных каютах. Скорее всего, выбор остальных был более правильным: толком расслабиться у Егора и Сашки не получилось. Остаток дня они провели в споре на тему: действительно ли Шелехов считал, что встреча с врагом в этом рейсе неизбежна, или просто решил припугнуть подчинённых, чтобы они не очень расслаблялись. Егору более правдоподобной казалась первая версия, Сашке — вторая. В конце концов, решив, что 'время нас рассудит', приятели разошлись по каютам, так как приближалось время отбоя.
Поначалу казалось, что время рассудило спор в пользу Карлаша. Транспортник медленно, но уверенно разгонялся, точно так же медленно, но уверенно сменялись вахты, эсминец конвоя болтался где-то рядом, и НИ-ЧЕ-ГО не происходило. Сначала настроение штрафников полностью соответствовало выражению 'ожидание смерти хуже самой смерти'.
Но, похоже, у северного пушного зверька были неотложные дела где-то в другом месте, и нанести визит на 'Змееёж' он не торопился. Людей потихоньку начало 'отпускать'. И вскоре служба превратилась в обычную нудную, но, к сожалению, неизбежную работу. Зато безопасную. Так что вполне можно было бы расслабиться, если бы не усилия Шелехова и фон Стиглица, поддерживавших дисциплину и боеготовность на должном уровне.
Через три недели корабль наконец-то прекратил разгон, и Шелехов провёл тренировки по перемещению звеньев из одного сегмента транспортника в другой через открытый космос. Тренировки были восприняты бойцами с энтузиазмом: хоть какое-то развлечение. Тем более, что маневрировать между лихтерами было куда как интереснее, чем тупо скользить вдоль незагруженного несущего корпуса 'Змееежа', как это было раньше. Однако энтузиазм штрафников несколько поугас, когда, начиная со второй тренировки командир ввёл в качестве обязательного элемента программы обстрел из своих же рейлганов, входящих в комплекс ближней ПКО корабля. Стрельба, конечно, велась на самой малой мощности, и никакого более серьёзного вреда, чем синяки, нанести не могла, но и в синяках тоже приятного было мало. Стандартная сентенция прапорщика 'Тяжело в учении — легко в бою!' утешала слабо.
А на исходе пятой недели полёта конвойный эсминец отвалил в сторону. Как пояснил контрабордажникам капитан корабля, где-то терпела бедствие яхта с каким-то очень высокопоставленным имперским чином на борту. И эсминец, как самый близкий корабль, поспешил ей на помощь.
Таким образом, транспортник остался без прикрытия. Вероятность того, что мрачные предсказания Шелехова сбудутся, резко повышалась. Народ снова насторожился. Но прошёл день… Другой… Неделя… Ничего не происходило.
Прошло десять дней…
Белецкий в гордом одиночестве сидел в пилотском ложементе одного из дублирующих постов корабля.
