Биотекнолоджис'. Имя этого монстра знали даже те, кто был далек от мира фармакологии. Лекарства-то принимают все.
– Ну, да… – Кивнул Давид. 'Три Сестры', 'Большой Боров'… Это все про нас.
– Понятно, – протянул Вадим, пытаясь понять, какое отношение все это имеет к теме разговора.
– Ничего тебе не понятно, – покачал головой Давид. – Холстейн уже глубокий старик, и реальными хозяевами корпорации являются его племянники Сол и Дэн. Но Сол, в основном, в дела не вмешивается, и управляет фирмой его брат Даниэль. Формально он всего лишь вице-президент, но…
– И какую же фамилию носят братья? – Теперь Вадим все уже понял, но всегда остается место для 'Но', не так ли?
– Бург.
– Бург?
– Лили дочь Даниэля Бурга.
– Черт! – Скал Вадим.
– Вот именно, – согласился с ним Давид.
Глава 5. Новгород
Им необыкновенно, просто сказочно повезло. Когда в половине одиннадцатого утра они добрались, наконец, до Ягодного – грести пришлось долго, но хоть дождя не было, и на том спасибо – первым, кого они встретили около почты, закрытой по случаю болезни служащего, был широкоплечий не высокий мужик в старом кожаном реглане, какие носили летчики в прошлую войну.
– Вот, ведь зараза! – Сказал мужчина, читавший вывешенное на дверях почтового отделения объявление, и повернулся к шедшему первым Вадиму. – Закрыто!
– А когда откроется? – Спросил Вадим, еще не уловивший смысла сложившейся ситуации.
– Так в том-то и дело, мил человек, – угрюмо объяснил заросший седой щетиной не молодой мужчина с ясными голубыми глазами на темном, обветренном лице. – В том-то и дело, что Иван Степанович, как сляжет, так может и три дня прохворать или того больше. Ну, завтра, допустим, кого-нибудь на замену пришлют, а сегодня что делать?
– Скажите, – спросил Вадим, начавший понимать, какая неприятность вышла со всеми их чудными планами, едва ли не в самом начале пути. – А от кого здесь можно было бы позвонить?
– А что, – вопросом на вопрос ответил человек. – Срочное что, или как?
– Да нам, собственно, такси надо вызвать, – объяснил Вадим, досадуя на любопытного мужика.
– А далеко собрались? – Подтверждая его худшие предположения, тут же заинтересовался мужчина.
– До Выборга, – ответила за Вадима Полина. – Или еще куда, нам главное добраться до железнодорожной станции.
– До чугунки, значит. В Петров собрались, извиняюсь за любопытство, или куда подальше? – Не отставал мужчина, с явным интересом рассматривая их маленькую компанию.
– Подальше, – устало объяснил Вадим.
– Я к чему спрашиваю, – совершенно неожиданно улыбнулся незнакомец. – На такси до Выборга, а там ведь еще и за вызов платить надо, и четверо вас, никак не меньше двух сотен выйдет, а как бы и поболее. Да билеты на поезд, да ждать…
– Есть предложения? – Сразу же сообразил к чему клонит мужик Вадим.
– Как не быть, – хитро усмехнулся тот. – Если у вас, конечно, пятьсот рубликов найдется.
– Самолет? – С явным интересом спросил Давид.
– А то! – Во весь рот улыбнулся мужчина. – Амфибия у меня, 'Лавочкин'.
– Четырехсотый? – Оказывается, Полина разбиралась еще и в самолетах.
– Не, 'триста третий', но вам же, я так понимаю, не в Мурманск лететь.
– В Новгород, – решительно сказал Вадим. – И четыреста рублей, по моему мнению, красная цена.
В результате, сошлись на четырехстах пятидесяти, и к трем часам были в Новгороде.
Ведь вот, как бывает. Живет себе человек, худо ли, бедно ли, но, как сложилось, так и живет. 'Выстраивает' свои дни по раз и навсегда, им же самим или другими – богом или судьбой – 'прописанному' сценарию. И полагает при этом ту жизнь, что имеет, единственно возможной в данных конкретных обстоятельствах. Это молодые склонны считать, что все у них впереди, а, если тебе за пятьдесят, то о будущем не хочется и думать, потому что ничего примечательного, кроме старости и смерти, впереди уже не ждет. И единственным решительным изменением на этом маршруте может стать одна лишь отставка, пенсия, или как там еще можно назвать смену активной фазы существования на пассивную? Однако у Ильи все складывалось теперь совсем иначе, чем сам же он спланировал, и, соответственно, считал для себя правильным и нормальным.
Если быть искренним до конца, его уход в 'отставку' не был вызван жизненной необходимостью, изменившимися обстоятельствами, или какими-нибудь иными внешними условиями. Физически он все еще был крепок. Болезней, способных изменить привычный образ жизни не имел. Смерти не боялся, пережив свою смерть так много раз и физически и психологически, что тема эта давным-давно потеряла для него остроту и актуальность. И врагов своих он не страшился, хотя их у него было, хоть отбавляй. Во-первых, потому что за долгую жизнь в подполье научился их побеждать. А, во-вторых, потому что, как и любой солдат, слишком долго находящийся на войне и не свихнувшийся при этом от постоянно существующей опасности быть убитым или захваченным в плен, что при его, Марка Греча, обстоятельствах, означало, если и не ту же смерть, то позор и жалкое прозябание в узилище, выработал в себе тот род фатализма, круто замешенного на философии киников,[37] который позволял ему смотреть на жизнь лишь в перспективе дня сегодняшнего, или, в крайнем случае, в рамках разворачивающейся в реальном времени конкретной операции. Однако однажды он неожиданно ощутил в себе скуку, и означать это могло только одно. Иссяк 'элан',[38] как называют это французы, исчезли смысл и желание продолжать то, чем он с таким всепоглощающим интересом занимался едва ли не четверть века. Место острого чувства, временами похожего на страсть к женщине, заняли рутина и тоска, и он сделал то единственное, что и следовало сделать, если ты давно уже не упертый идеалист и уж тем более не фанатик, каким Илья и не был никогда. Поэтому, едва ощутив произошедшие в нем перемены, он не колебался ни одной лишней минуты, как, впрочем, делал и все остальное в своей жизни. Решение было принято, и свою последнюю операцию он спланировал и провел так, как планировал и исполнял и все прочие, в большинстве своем гораздо более сложные и кровавые акции. И, естественно, что, 'уходя в отставку', он делал именно то, что имел в виду, то есть, исчезал из
