— «Вода не для питья», — перевел я.
— А природа вокруг! Нет, Владлен, ты погляди на природу! Этой природой можно любоваться круглый год. Весной сакуры, летом хризантемы, осенью каки, зимой — снег на голых ветках… Разве такое есть в твоей Калифорнии?
— Ну-у-у-у… — протянул Владлен Эдисонович.
— А это что такое и куда? — вдруг спросил Гена Сучков, показывая пальцем на узкий канал, выходящий из бассейна и крюком заворачивающий за бамбуковую изгородь. — Может, это как раз в сауну?
— Может, — сказал Рауль Абрамович. — Может, в сауну. А может, и не в сауну. Надо проверить. Проверишь?
— Проверю! — Гена встал и сделал шаг к каналу.
— Полотенце! — напомнил ему профессор.
— А, да… — Гена поднял с гранитного валуна полотенце, прижал его к паху левой рукой и, балансируя правой, побрел по колено в воде. — Тут горячо! — сказал он на входе в канал, где как раз лилась вода из источника. — Тут, наверное, все сорок семь! — Высоко поднимая тощие ноги, он миновал горячее место и исчез за изгородью.
— Это, наверное, в бабское отделение! — шепнул Рауль Абрамович и затрясся.
— Зачем? — удивился Владлен Эдисонович.
— Тоже рудимент! Исторически было одно отделение на всех, теперь только дорожка осталась. Ну ничего, разберется, вернется.
Профессор погрузился в бассейн по шею. Владлен Эдисонович зачерпнул ладонями воды, омыл бакенбарды, довольно крякнул и погрузился тоже. Я уже сидел в воде по самые ноздри, наблюдая, как длинные сосновые иголки, похожие на ржавые пинцеты, плавают передо мной по белесой водной поверхности. К одному такому пинцету подрулила водомерка. Принюхалась, поморщилась — и порулила прочь, отфыркиваясь от испарений. Я ей посочувствовал.
— Удивительно, — сказал Владлен Эдисонович. — Такое райское место, и ни души!
— Погоди еще, — ответил Рауль Абрамович. — Часов с пяти-шести тут будет не протолкнуться. Про выходные я вообще молчу. Сейчас время рабочее, одни прогульщики приходят, вроде нас.
Он вылез из бассейна, подошел к торчащему из стены крану с надетым на него зеленым шлангом, повернул вентиль и облил себя холодной водой. Я тоже вылез, но вместо обливания завалился в сугроб. Полминуты полежал на спине и столько же на животе. Владлен Эдисонович просто постоял на каменных плитах, остывая пассивно. Потом все трое залезли обратно в бассейн.
— Что-то он долго, — озабоченно сказал Рауль Абрамович. — Взяли его тетки в оборот. Вадичек, может сходишь, посмотришь?
Не успел я дойти до канала, как Гена вышел оттуда сам. Левой рукой он прижимал к паху полотенце, а правой хватался за валуны, чтобы не споткнуться.
— Сауну нашел! — прокричал он радостно.
— Какую еще сауну? — удивился Рауль Абрамович. — Ты где был-то?
— Там женское отделение. Совершенно пустое. И в нем сауна. Сто десять градусов.
— Что за матриархат? — возмутился Владлен Эдисонович. — Почему тогда в мужском нету?
— Новые времена, — сказал я. — Политическая корректность.
— Может, сходим тогда? — Владлен Эдисонович вопросительно оглядел всю компанию. — Раз уж там пусто, а? Выставим караул и попаримся, как люди. А то мистер Судзуки узнает, что мы не попарились, и руки на себя наложит.
Рауль Абрамович задумался.
— Я в затруднении, — сказал он. — Конечно, можно еще раз спасти жизнь этому несчастному Судзуки. Но ведь я, как-никак, университетский профессор. Мне не к лицу тайком посещать женские бани. А ты какого мнения, Вадичек?
— По-моему, все не так трагично, — сказал я. — В конце концов, мы могли перепутать. Мы иностранцы. Мы вовсе не обязаны знать иероглиф «мужчина». Если нас прищучат, мы всегда сможем оправдаться.
— Ты думаешь? Тогда иди первый, а мы за тобой.
Пройдя гуськом по каналу, мы оказались в точно таком же бассейне. Вылезли из него, прошлепали по каменным плитам и столпились у двери. Запотевшее стекло скрывало мыльню от постороннего взора. «Есть кто-нибудь?» — крикнул я, приоткрыв дверь на два пальца. Ответа не было. Мы проскользнули внутрь и двинулись по мыльне на цыпочках, прижимая полотенца к чреслам. Прислушались к предбаннику — там тоже было тихо.
— Отлично, — шепнул Рауль Абрамович. — Кто на шухере встанет?
— Давайте, я постою, — сказал Гена.
— Давай. Мы тебя потом сменим.
Полки в сауне были застелены широкими оранжевыми полотенцами. Пахло горячим деревом. С комфортом рассевшись, мы втянули ноздрями жаркий сухой воздух.
—
— Чего-чего? — не понял Владлен Эдисонович. —
— Ага. Значит «очень хорошо».
— Понятно.
— А еще мне нравится, как по-японски «понедельник».
— Ну?..
— «Заебон»!
— Как?! — не поверил я своим ушам.
— А разве не так?
— Всегда было «гэцуёби».
— А вторник?
— «Каёби».
— А дальше?
— «Суйёби», «мокуёби», «кинъёби», «доёби»…
— Во! Точно! «Доёби»! А мне почему-то запомнилось «заебон». Выходит, это пятница?
— Суббота.
— Мда… Попробуй выучи такой неприличный язык…
— Как же ты преподаешь? — спросил Владлен Эдисонович. — У тебя студенты хорошо понимают английский?
— Мой английский понять несложно, — самокритично сказал профессор. — Проблема не в языке. Проблема в менталитетe.
— То есть?
— Ну, вот тебе пример. У меня один аспирант выращивает кремний на опытной установке. Сам знаешь, все кристаллы никогда хорошими не выходят. Большая часть бракуется, что-то остается. Это нормально, так всегда. А тут еще и не повезло парню с первого раза. Из десяти кристаллов ни одного хорошего. Приходит ко мне, весь озадаченный. Сэнсэй, говорит, в чем тут дело? Я его успокаиваю: мол, всё делаешь правильно, тебе просто не повезло
— Ничего себе, — сказал Владлен Эдисонович. — У них что, так туго с чувством юмора?
— Почему туго… У них просто традиционный восточный взгляд. Если сэнсэй говорит, значит надо выполнять, а не смеяться. Но потихоньку отмирает этот взгляд. У меня только один аспирант такой серьезный, а все остальные с чувством юмора. Любые задания воспринимают как шутку. И не выгонишь ни одного — за обучение уплачено.
