— А вот у нас в
— Кто же так стоит на шухере? — укоризненно шепнул ему Рауль Абрамович. — Надо было заблаговременно!
— Чччч! — прошипел Гена и припал ухом к двери. С полминуты все молчали.
— Вот он, закон бутерброда, — заметил Владлен Эдисонович. — А я уже пропотел. Мне бы выйти уже…
— Придется подождать, — шепотом сказал профессор. — Сейчас бабушки помоются и пойдут в бассейн. А мы вылезем — и через коридор в наше отделение. Сколько их там всего?
— Не знаю, — честно признался Гена. — Я услышал шорох, и сразу сюда. А они вон как быстро.
— Вода течет? Воду слышно?
Гена еще раз приложил ухо к двери — как вдруг дверь слегка дернулась. Гена подпрыгнул на месте, крепче вцепился в ручку и уперся тощей ногой в косяк. Я поспешил ему на помощь. С той стороны подергали еще пару раз.
— Выпустите меня! — взмолился Владлен Эдисонович. По его бакенбардам струился пот. — Я притворюсь японкой!
— На пол, Владлен, на пол! — скомандовал Рауль Абрамович. — Внизу легче.
Владлен Эдисонович принял положение лежа. Дверь больше не дергалась, но мы с Геной боялись ее отпустить — еще минуту не выпускали ручки и не отрывали ног от косяка. Рауль Абрамович тем временем обмотал вокруг себя оранжевое полотенце, а из маленького сделал подобие чадры.
— Всё спрятал, — сказал он. — Делайте так же. Ни одна бабушка не испугается.
Дверь рванулась с удвоенной силой. Мы с Геной вцепились в ручку что было мочи — но со второго рывка она оторвалась. Споткнувшись о лежащего на полу Владлена Эдисоновича, мы оба завалились в промежуток между полками и кирпичной стенкой, отгораживающей печь.
В дверях стоял давешний импозантный мужчина в резиновых сапогах. Округлив глаза, он смотрел на открывшуюся ему сцену из античной жизни. Патриций в оранжевой тоге, египетский сфинкс и два поверженных легионера.
— Мы перепутали, — сказал я, потирая ушибленный затылок. — Мы не умеем читать. Мы боялись испугать женщин. Извините, пожалуйста…
Глаза мужчины немножко сузились обратно.
— Ага, — сказал он. — Конечно…
Дверь закрылась.
— Ну вот, — сказал Рауль Абрамович, снимая с себя тогу и расстилая ее на полке. — Ложная тревога. Нет там никаких бабушек.
Поместив отломанную дверную ручку на кирпичи, мы покинули сауну. Владлен Эдисонович открыл дверь на улицу, ступил за порог — и вдруг молниеносно впрыгнул обратно, отдавив мне ногу.
— Там в воде кто-то сидит! — прошептал он. — Там бабушка!
— Через коридор! — скомандовал Рауль Абрамович. Мы бегом пересекли мыльню, вышли в предбанник и остановились под занавеской.
— Перебежками по одному, — сказал профессор. — Кто первый?
— Давайте я, — вызвался Владлен Эдисонович. Он высунул голову из дверей, повертел ей туда-сюда, прижал к паху полотенце и засеменил по дуге в соседний вход — но через две секунды прискакал обратно с изменившимся лицом.
— Там тоже бабушка! — сообщил он нам. — Везде бабушки!
— Что за ерунда? — пробормотал Рауль Абрамович. — Вадичек, иди разберись.
— Занавеску видите? — сказал я. — Какого она цвета?
— Хм… Теперь она синяя. А раньше была красная, я точно помню. Мы под синюю зашли, под мужскую.
— Ну вот. Раньше мужское отделение было там. А теперь здесь. Поскольку сауна у них одна, отделения меняются. До пяти часов сауна в женском, а после пяти — в мужском. Перевешивают занавески. Так часто делают.
— А нам не сказали?!
— Не сказали. Видимо, забыли. Этот дядька, наверное, нас и искал, чтобы сказать. А мы от него зачем-то спрятались.
— Получается, там вовсе не бабушка сидит, в бассейне?
— Выходит, не бабушка. Скорее, дедушка. Бабушки там, где наши вещи лежат. Потом попросим, чтобы их принесли.
— Правильно. А пока пошли к дедушке.
Уже ничего не боясь, мы выбрались на улицу, преодолели цепь каменных плит и оказались у бассейна. Из него торчала мужская голова с короткой стрижкой, упитанными щеками и узкими щегольскими усиками.
—
—
— Это Марс или Венера? — полюбопытствовал Владлен Эдисонович.
— Юпитер, — авторитетно заявил Гена Сучков. — Там сейчас должен быть Юпитер.
— Да, — согласился Рауль Абрамович. — Теперь опять называется Юпитер.
— Что значит «опять»? — не понял Гена.
— Молодой еще, — усмехнулся профессор. — Не знает, как Юпитер назывался при коммунистах.
— А как?
— Юленинград!
Три русских живота синхронно подпрыгнули под водой и затряслись, гоня мощную волну. Дойдя до головы напротив, волна плеснула ей в ноздри и намочила усы. Бассейн еще дрожал от нашего хохота, как вдруг всё перекрыл недовольный хриплый рев:
—
Сразу вслед за этим голова начала подниматься из воды — и нам открылась удивительная картина.
Непосредственно за человеческой головой шла голова рыбья. Вылезая из воды, она тянула за собой грациозно изогнувшееся туловище, мощный хвост и крутые волны, в которых рыба плескалась. Волны были синие с белыми барашками, а рыбу покрывала серебристая чешуя. С рыбой соседствовали два дракона с когтистыми лапами и длинными языками — они начинались на плечах, обвивали бицепсы и трицепсы, извивались на предплечьях и свешивали хвосты на запястья. Разглядеть, что было в паху, мешало полотенце. На ногах опять начинались разноцветные змеиные кольца, уходившие под воду.
Обладатель всей этой красоты, надменно выпрямившись, смотрел на нас, как розовый фламинго на белых червяков. Потом он повернулся задом, явив нашему взору потрясающий гибрид японской сакуры с запорожским дубом — это мощное древо цвело по всей его спине мелкими цветками, тут и там выкидывая сильно стилизованные желуди. Корни древа расползались по ягодицам и очень достоверно переходили в змеиные кольца. Покрытая чешуей нога шагнула за валуны, приняла на себя тяжесть тела — и вместе с другой змеиной ногой понесла всю эту выставку в мыльню.
— Что он сказал, Вадичек?
— Сказал, что не понимает английского языка.
— Так ведь мы… А, ну да, ему всё едино…
— Кто это такой вообще? — спросил Владлен Эдисонович. — Зачем так орать?
— Это местный мафиози. Якудза. Правда, Вадичек?
