Лернер Анатолий
И был вечер, и было утро
Вечер
…На Хоф Халуким[1], как всегда в это время, штормило. Часы показывали пять и Той замер в предвкушении заката. Приятный в такую жару влажный ветер, порывался померяться силой с огромными деревьями. А те, хохоча, обнимали его. И ветер хитрил и поддавался… А потом… Потом ветер умолкал в трепещущих объятьях… И как бы он ни порывался, но уйти от такой любви, он уже был не в силах…
А деревья, столпившиеся вокруг — ликовали болельщиками «Маккаби» [2]. Они размахивали стягами и штандартами. Они очумело трясли сбитыми в колтун шевелюрами, во всем походя на зеленых, безрассудных, как сама природа, юнцов.
Ритм преобладал надо всем.
Ритм пребывал во всем.
Ритм порождал все.
Ритм присутствовал всегда. И тогда он присутствовал. На берегу молодого озера, когда деревья были еще зеленой порослью. Уже тогда ветер был от них без ума. Уже тогда он дрожал и задыхался от любви. Бурными ночами, он ликовал и буйствовал, стонал и сокрушался. Он шептал и выкрикивал только одно слово «Любовь!».
…Это было удивительно.
Никто из подростков ничего не услышал. Никто не воспринял призыва природы… А в том, что это был призыв к любви, можно было не сомневаться. Природа человека такова…
Солнце готовилось к путешествию по собственному закату в ясном и безоблачном небе. Его радостные лучи были в восторге от этой затеи! Они торопились поделиться своей радостью со всем миром. И ритм, несущийся с небес, становился ритмом ветра в зеленых космах его подруг…
Ритм порождал вибрации, несущие отзвуки другой реальности. В этой иллюзии могло показаться, что по зеленому травяному покрову пляжа бегают светлячки. Этакие, светлые облачка.
Они лишь на мгновение успевали застыть. Непривычное состояние растерянности широко распахнуло глаза подростков. Светлячки опешившими мальчишками и девчонками смотрели на чудо, явленное из другой реальности. Начинался «йом кейф»[3]...
Ритм, легко подхваченный расторопным меломаном, явил подсказку, спасительную на любом экзамене. И, уловив, что природа не прочь повеселиться вместе с ними, дети тут же согласились забыть, что они уже взрослые.
С упоением и даже каким-то неистовством кинулись в радость семнадцатилетние мужчины и женщины.
— Ну что ж, — подумал Той, — Никогда не поздно посмотреть на мир через призму радости. Когда радуется сама природа, дети радуются с нею заодно. Может быть, это и есть проявление того самого призрачного счастья?
Едва Той задал вопрос, как в природе произошли странные изменения. Все в изумлении замерло. Даже шторм притих. И деревья расступились, уступая масштабам детских фантазий.
И была музыка, тихая и спокойная. И струилась она из огромных динамиков паба. И все, как умело, стремилось слиться воедино… Но дети заученно ссорились и перекрикивали все, что имело свой голос.
Собственно, это была веселая пародия на собственных родителей. Но они не были бы детьми, если бы не превзошли взрослых! Подростки накинулись на отдых с таким остервенением, словно бы это был их последний день.
В пять вечера некоторые из охранников устало рухнули на зеленый ковер травы. А впереди была вся ночь и та часть утра, которая едва предваряет собою полдень. Дети расслабляются. Детям нужна охрана.
Солнечные блики поблекли. Куда там, этим отражениям иных миров! Пусть там, в космосе, знают все и другим передадут: самое страшное веселье во всей Вселенной — это на Земле!
И едва Той избежал атаки профессионала из «Чикаго Булз», ринувшегося за мячом в его сторону, как какой-то футболист из сборной Германии или, кто знает, Англии, — лупанул со всей своей олимпийской мощи по мячу, врезавшему какому-то несчастному дядьке по лысине. Той замотал головой, прочувствовав мощь удара…
…а из головы его сыпались слова. И едва он стал различать целые фразы, как знал, что это тоже пародия.
Все и всегда — пародия. Пародия на все… тоже пародия. Но и в этом скопище искажений, можно постараться отыскать крупицы Божественного плана. Хотя… Хотя вероятность положительного результата всегда стремится к нулю.
…Полураздетые девки со спущенными штанами, стыдливо приставали к горячим, перманентно возбуждающимся восточным парням. Те же, отвечали им взаимностью и устраивали девкам ответные муки плоти…
Правда, то и дело, наступали перемирия.
Малолетки объединялись для совместных трапез. Кебабы, стейки, гамбургеры, в невероятных количествах жарилась тут же, на многочисленных мангалах. Казалось, некто большой и кровожадный совершал большое жертвоприношение своим богам. И боги приняли его подношения. И теперь эти боги готовились к пожиранию мертвой плоти. И агрессия умерщвленного мяса, стоящая в воздухе, обволакивала и людей и богов, совместно поедающих мясо.
То там, то тут, вспыхивали ссоры, из-за куска упавшего мяса. Куска, который никому-то особо не нужен. Куска, втаптываемого в землю кроссовками и босыми ногами сражавшихся за справедливость героев…
— Смотри на закат. И не заводись, — говорит Той Вольдемару. Коллега по охране смеется, не разжимая губ:
— Я уже несколько лет смотрю на закат…
Свой… Вот и сейчас, смотрю… на этих полураздетых девок и видеть в них детей — ущербность или лицемерие пред самим собой. Но в голове-то у меня совсем иное…
— А что иное, Вольд?
— Что иное? Что для них я уже часть пейзажа, в лучшем случае.
— А что в худшем?
— А в худшем — меня уже нет… здесь…
А я еще здесь.
— Да ты не туда смотришь! — Смеется Той.
— Посмотри, как закатывается солнце, как кровоточит Кинерет…
— Извини, — Вольд улыбнулся одними лишь глазами, — я о своем.
— Скажи, Вольдевар, — Той обратил свой взор на закат. — Ну почему, при созерцании этой смерти, так хорошо на душе?! Почему мысли о собственном закате вызывают у нас столько уныния?
— Да, дружище, глубоко копаешь, даже для меня! Только знаешь, Той, это не уныние, а спокойствие в предчувствии — блаженства? — неземного? полета! — Находит слово Вольд….
Мусульманка-ночь задернула небо иссиня-черным газовым платком. Ослепительный полумесяц сверкнул под куполом шатра, и мириады звезд заплясали под этим шатром. Мириады звезд слетелись на звуки дискотеки, где пока неуклюже, немного неестественно, но зато с огромным желанием, изображала молодежь человеческие страсти.
Той присел под деревом, рядом с танцплощадкой. Он не заметил, когда подкатила к нему музыка. Он спохватился лишь тогда, когда космические звуки «транса» уже несли его куда-то далеко. «К себе. Домой» звучало в ушах. А он знал, что по-прежнему сидит под деревом и никуда не летит.
