«единственной танцовщицей в мире, которая осуществила своими танцами все, что до сих пор нам казалось несбыточным вымыслом поэтов, полувоздушная, грациозная женская фигура на древних вазах и медалях. Ни до нее, ни после нее не будет равной ей… Люди, не любящие вообще балета, прикованы к нему танцами и игрою Тальони. Это – гений танцев… выше, нежели был гений Байрона в своем роде». А другие, не менее восторженные почитатели артистки уверяли, что Тальони, подобно чудной, магической скрипке Паганини, никогда не имела соперниц. Имя ее в Петербурге приобрело такую популярность, что появилась карамель «Тальони», вальс «Возврат Марии Тальони» и даже шляпы «Тальони». Знаменитый Каратыгин написал водевиль «Ложа 1-го яруса на последний дебют Тальони», в которой пользовался популярностью следующий куплет:
Итак, Дунечка Истомина не смогла объехать мир и покорить его – в силу, так сказать, причин исторических. Кроме того, русский балет того времени – это был не просто балет, то есть ритмичное, гармоничное движение под музыку, и даже не пантомима. Это был также спектакль с речами – диалогами и монологами, и актриса должна была сочетать мастерство драматическое, трагедийное или комедийное с мастерством танцовщицы. Порою вещи несовместимые, но Дунечке Истоминой удавалось соединять их мастерски. Дебют ее состоялся 30 августа 1816 года в балете «Ацис и Галатея». Партия Галатеи в исполнении красивой, невероятно грациозной танцовщицы поразила публику. Современников поражал ее дар изображения «страстей и душевных движений одними жестами и игрою физиогномии», однако Истомина не только танцевала «с величайшей живостью и проворством», но и демонстрировала великий драматический и порой комедийный талант в ролях «резвых и хитрых девиц». Знаменитый драматург того времени – князь Александр Александрович Шаховской, начальник репертуарной части и управляющий Петербургским театром, – написал специально для Дунечки Истоминой два водевиля. Шаховской был велеречив в жизни, такой же была и его драматургия. Героини Истоминой – танцовщица Зефиретта и путешественница Зарницкая – почти не уходят со сцены и беспрестанно говорят, говорят, говорят… Впрочем, чтобы «подстелить соломки», Шаховской предусмотрительно вложил в уста одной из ее героинь осторожную фразу: «Ах, я привыкла изъясняться пантомимой и чувствую, что мой язык не так меня слушается, как мои ноги!»
Ничего, все сошло гладко. «Роль танцовщицы Зефиретты в комедии-водевиле князя Шаховского „Феникс, или Утро журналиста“ Истомина играла прелестно, как умная и опытная актриса», – писал восторженный современник.
Итак, Истомина играла в водевилях, ну а Тальони…
Тальони только танцевала, только двигалась, летала, не тратя время и силы на слова. Но даже не в этом дело! И даже не в том, что Марию Тальони, конечно, «сделал», создал ее отец, гениальный хореограф. Счастье – именно так! – Марии Тальони состояло в том, что
Одна из современниц вспоминала, что, увидев Марию днем, без грима, поразилась, какая она некрасивая, худенькая-прехуденькая, с маленьким желтым лицом в мелких морщинах. Но что такое реальность по сравнению со сценическим обаянием и танцевальной гениальностью Тальони! Да еще глаза, ее глаза – чудные, бархатные, таинственные. Она и впрямь была не танцовщицей из крови и плоти, а неземным, невесомым созданием, таинственной тенью, которую и станцевала с ошеломляющим успехом в балете «Тень», сочиненном Филиппо Тальони именно для нее.
Впрочем, некрасивая Мария Тальони – это слишком мягко сказано… Ее частенько называли уродиной, «маленькой горбуньей».
«От темени до талии это один человек; от талии до носка – другой, – почти с ужасом писала другая ее современница. – Большие, не принадлежащие телу ступни, которые все гнутся; да и все время она подгибает ноги (присядет и взлетит, вместо того чтобы попросту прыгнуть) и вообще больше
«Тело Тальони – непропорциональное, очень худое, неровное и волнующееся, вымазанное белилами, производящее это странное дрожание и
А Дунечка Истомина была именно что человеком реальным, земным, созданным из плоти и крови, она была красавицей с обворожительными глазами и прелестной, довольно плотненькой, отнюдь не бесплотной фигуркой, в которую превратилось со временем детское худенькое тельце… и как только она стала ведущей танцовщицей петербургской балетной труппы и предметом поклонения «золотой» молодежи того времени, так она сделалась одной из самых доступных и хорошо оплачиваемых куртизанок столицы. Отныне возвышенное и низменное, земное и небесное, духовное и плотское были соединены в ее судьбе неразделимо, и русской истории она запомнилась не только и не столько искусством своим, сколько скандальными историями, с нею связанными.
Упрека нет в моих словах, Боже избави! Но… кабы не был так сильно восхищен Пушкин?..
А кстати, так ли сильно был он восхищен? Частенько ирония прорывается сквозь обычный, плотский мужской восторг, и трудно отличить тогда трезвую оценку искусства от оскорбленного мужского самолюбия!
Впрочем, оставим высокое искусство, с ним все ясно, и поговорим о материях земных – о скандалах.
История не оставила нам имени первого обладателя сокровища, имя которому – девственность актерки Истоминой. Определенно одно – скоро к ее постели выстроилась целая очередь. Дунечку упрекать не стоит – кулисы, уборные актрис, даже классы театральных воспитанниц – весь этот мир молоденьких, прелестных, не обремененных сдержанностью женщин был постоянным источником любовных приключений. Нравы были довольно свободны. Пушкин писал П.Б. Мансурову: «Все идет по-прежнему; шампанское, слава богу, здорово, актрисы также – то пьется, а то … – аминь, аминь!» Предоставим читателю произвести замену многоточию «согласно своей испорченности». У Никиты Всеволожского, приятеля Пушкина тех бурных лет, дамой сердца стала юная балерина Авдотья Овошникова. Вскоре у нее родился от Всеволожского сын, с чем Пушкин и поздравил счастливого отца. Правда, это не помешало Всеволожскому через год обвенчаться с княжной Хованской. П. Мансуров содержал столь же юную танцовщицу Марию Крылову. То есть Дунечка жила жизнью своей среды, отнюдь, повторимся, не монастырской. однако, в отличие от многих других, у нее не было одного постоянного обожателя. Бегали к ней и юные лицеисты, и чиновники, и бравые вояки. Дунечка охотно вдыхала фимиам восхищения и награждала своих обожателей ласками – прямо пропорционально приложенной к фимиаму сумме денег или хорошеньких подарочков.
Граф Алексей Федорович Орлов, к примеру, особой щедростью не славился, к тому же в сраженьях, а не на постели стяжал себе доблесть и славу. Выражаясь не столь вычурным языком, можно сказать, что Дунечку он, во-первых, не удовлетворил, а во-вторых, заплатил ей слишком мало. Рассерженная красотка немедленно раззвонила об этом всем, кому только могла, и великий эпатажник наш Александр Сергеевич, который в ту пору был счастлив унизить любым образом более богатого (а значит, более счастливого у продажных барышень!) соперника, немедленно сделал недоразумение этой пары достоянием не только гласности, но и вечности:
