— Пошевеливайся! В чем дело! Мы не можем торчать здесь всю ночь! — из дальнего прохода меня звал отец, сложив ладони рупором.
Я выбрала самые хорошие банки, прижала их к груди, но некоторые падали, и приходилось останавливаться и поднимать их из вонючих луж.
— Черт тебя побери, девчонка! Я сказал, пошевеливайся! — В голосе отца мне почудился страх, которого я прежде не слышала.
Дрожа, я побежала к нему, свалила банки в тележку, и мы пошли дальше.
Следующий проход был закрыт слабо натянутой веревкой… Там в полу зияла глубокая дыра размером с лошадь. Часть потолка отсутствовала, можно было заглянуть внутрь чердака и увидеть оголенные балки, с которых падали капли ржавой воды, тяжелые, как выстрел. Здесь находились полки, в изобилии заполненные стиральными порошками, средствами для мытья посуды, чистки туалетов, аэрозолями от насекомых, ловушками для муравьев. Женщина в зеленой ветровке пыталась достать через запретную зону какую-то коробку, балансируя на краю дыры, но не смогла дотянуться и оставила эту затею.
Я молилась, чтобы отец не послал меня в то место, но, конечно, он указал туда. Он настаивал:
— …Полагаю, ей понадобится мыло для посуды, белья, давай…
Я знала, что выбора нет. Я пробиралась по краю дыры осторожно, как только могла: сперва одна нога, потом другая, пытаясь стать еще тоньше, чем была, не смея вздохнуть. Ржавые капли падали мне на волосы, на лицо и руки. «Не смотри вниз! Не смотри!»
Я наклонилась, изо всех сил протянув руку за коробкой моющего средства. Там были обычные, экономичные, большие, гигантские и просто огромные. Я выбрала экономичную, потому что она стояла ближе всех и на вид была не слишком тяжелая, хотя оказалась довольно увесистой.
Сумев достать еще коробку мыла для посуды, я вернулась к отцу, которой стоял, опершись на тележку, прижав руку к груди под расстегнутым пиджаком. Я неловко бросила коробку с порошком в тележку, и она порвалась, просыпав тонкую серебристую с едким запахом пудру на салат. Папа выругался и дал мне такую затрещину, что зазвенело в ухе, а я подумала, что лопнула барабанная перепонка. На глазах у меня навернулись слезы, но будь я проклята, если бы заплакала.
Я вытерла лицо рукавом и прошептала:
— Ей не нужна вся эта дрянь. Ты знаешь, что ей нужно.
Отец снова меня ударил, теперь по губам. Я развернулась на каблуках и вытерла кровь.
— Ты маленькая дрянь, — злобно сказал он.
Отец сердито толкнул хромую тележку, и она заковыляла на трех колесах, четвертое колесо остановилось навсегда. Я снова утерлась, пошла следом, раздумывая, какой у меня выбор. Мама рассчитывала на меня, возможно. Если она вообще на кого-то рассчитывала.
Дальше шли мука, сахар, соль. А потом кондитерский отдел, где полки в основном были пустые, но на полу валялось несколько батонов хлеба, разбухших от сырости. Отец обреченно заворчал, и мы подобрали их и положили в тележку.
Следующим был молочный отдел, где стоял сильный запах прокисшего молока и прогорклого масла. Отец глядел на молочные лужи под ногами, губы его шевелились, но говорить он не мог. Зажав нос, я ринулась вперед, подбирая то, что могла найти неиспорченного или хотя бы испорченного не очень сильно, маме нужно молоко, да и сметана, да и масло, и свиной жир. Яйца тоже. Мы больше не разводили цыплят, куриная чума прошлой зимой унесла их всех, поэтому нам нужны были яйца, но я не могла отыскать ни одной полной коробки. Я ползала на корточках, стараясь дышать неглубоко и коротко, и отбирала яйца, вынимая хорошие, или мне казалось, что хорошие, из одной коробки и клала их в другую. Нужно было набрать хотя бы двенадцать. Это заняло время, а отец стоял в нескольких ярдах и ждал, сильно нервничая, так что я слышала, как он разговаривал сам с собой, но не своими обычными словами.
Я надеялась, что он не молится. Было бы противно слушать. В моем возрасте не хочется слышать, как взрослые, не говоря уже об отце, да и о матери (может, больше всего именно о матери) вслух молят Бога о помощи. Ведь, слыша такую молитву, ты знаешь, что помощи не будет.
Рядом с кондитерским отделом находился отдел мороженых продуктов, где все выглядело так, будто там прошелся великан. Содержимое холодильных камер было рассыпано, смято и попахивало мочей. Молодая мамаша, толстая, со слезами на щеках, с тремя детишками на поводке, рылась в куче замороженных пакетов, в то время как дети дрыгались и вопили. Коробки с продуктами в основном растаяли и слиплись. Мороженые обеды раскисли. Но молодая мамаша все-таки согнулась над ними, перебирала и искала, тихонько плача. Я подумала, не взглянуть ли и мне — мы все любили мороженое, а морозилка дома была пуста. Коробки из-под мороженого лежали в лужах растаявшей сласти и еще чего-то черного, что шевелилось и шипело, как кипящее масло. Я подошла поближе, толкнула ногой коробку малинового мороженого и увидела под ней блестящую кучу тараканов. Задыхаясь, толстуха схватила шоколадное мороженое, с отвращением стряхнула с него тараканов и положила в свою тележку рядом с другими продуктами. Она взглянула на меня и улыбнулась с безнадежной злобой, означавшей: «А что же делать?» Я улыбнулась ей в ответ, вытерев липкие руки о джинсы. Но мне не нужно было никакое мороженое, спасибо, не надо.
Отец нетерпеливо прошипел:
— Пошевеливайся! — Он переминался с ноги на ногу, словно хотел в туалет.
Поэтому я скорее потащила молочные продукты, которые смогла выбрать, к тележке. Она наконец-то наполнилась.
Теперь мясной отдел, где мы должны были раздобыть праздничную индейку, если собирались устроить настоящий День благодарения. Этот отдел, как и отдел мороженых продуктов, тоже был сильно разрушен. Разбитые прилавки валялись на полу грудами искореженного металла, битого стекла и тухлого мяса. Я видела куриные тушки, похожие на змей кольца колбас, кровоточащие окорока. Запах здесь был совершенно нестерпимый. Повсюду ползали тараканы. Тем не менее за остатками прилавка стоял мясник в белой униформе. Он подавал окровавленный сверток мяса женщине с волосами морковного цвета и без бровей — школьной подруге мамы, чье имя я не знала, — которая выглядела дурой, так рьяно благодаря продавца.
Следующая очередь была папина. Он шагнул к прилавку, спросив громким голосом, есть ли индейки, а мясник самодовольно ухмыльнулся, будто вопрос был дурацким, и отец переспросил погромче:
— Мистер, нам нужна приличная птичка фунтов на двадцать, не меньше. Моя жена…
Мясник был обыкновенный, знакомый мне продавец, но какой-то не такой: высокий, бледный как мертвец, с впалыми щеками, без половины зубов, с единственным насмешливо блестящим глазком- бусинкой. Его униформа была измазана кровью, на нем тоже была шляпа с надписью красными буквами «Выгодные праздничные покупки!»
— Индейки кончились, — противно и самодовольно сообщил мясник. — Кроме того, что осталось в холодильнике. — Он указал на стену за разбитым прилавком, где зияла гигантская дыра вроде тоннеля. — Если хотите туда залезть, мистер, то не возражаю. — Отец уставился в дыру, шевеля губами, но не издав ни звука. Я съежилась, зажав пальцами ноздри, и попыталась вглядеться туда, где было темно и сыро и где на скользком полу что-то валялось (Куски мяса? Скелеты?) и что-то или кто-то шевелился.
Лицо отца было мертвецки бледным, глаза сузились. Он молчал, я тоже, но мы оба знали, что ему не пролезть в эту дыру, даже если он постарается. Да и я смогла бы с трудом.
Поэтому я вздохнула и сказала отцу:
— О'кей. Я добуду проклятую индюшку-старушку, — и скорчила рожицу как маленькая, чтобы скрыть от него, как я боялась.
Перешагнув через какую-то кучу хлама и битого стекла, встав на четвереньки, — ух, ну и вонь, — я просунула голову в отверстие. Сердце у меня колотилось так, что я не могла дышать. Я испугалась, что упаду в обморок, но нет — я сильная.
Дыра была похожа на вход в пещеру, размер которой не виден оттого, что она скрывалась во мраке. Потолок, однако, был низкий, всего несколько дюймов над головой. Под ногами кровавые лужи, головы животных, их шкуры, внутренности, целые куски говядины, свинины, ломти ветчины, окровавленные индюшачьи туши без голов с ободранными шейками и пугающе белыми рядами косточек. Казалось, что
