ракеты Р-7. Заправленная ракета на старте. Остается одна команда: «Пуск». Но пуска не последовало. Топливо слили, ракету — в монтажный корпус, расчетам — «Отбой». Среди подразделений, выполнивших боевую задачу на «отлично», были и расчеты лейтенантов Буйновского, Батюни и Михаленко. Придет время, и этот день станет официальным праздником — Днем Ракетных войск стратегического назначения.
Слухи, бродившие в нашей среде еще в Тюра-Таме, оказались верными — новым местом расположения нашей части действительно был небольшой северный городок Плесецк, в нескольких километрах от которого и было развернуто большое строительство технических сооружений и жилых комплексов — всего того, что со временем открыто назовут северным полигоном «Плесецк». Но до этого было еще далеко. А пока мы выступали в роли первопроходцев.
Вот уж действительно из огня да в полымя! Если на юге нас окружала бескрайняя пустыня, где каждое деревце на вес золота, то здесь, на севере, мы попали в царство вековых сосен и елей, где дремучие леса широко раскинулись на сотни километров вокруг и где обитали так хорошо знакомые нам по детским сказкам зверюшки: медведи, волки, лисы да зайчата. Вообще-то с ними тоже нежелательно встречаться в лесной чаще, но это все же не так страшно, как, к примеру, когда скорпион или фаланга заползет к тебе ночью под одеяло и подло всадит в тебя свое смертоносное жало. Наше северное зверье предпочитает, как правило, открытую схватку. К нашему приезду леса и все вокруг было уже покрыто толстым слоем чистейшего снега. Красота!
Плесецк образца поздней осени 1959 года — небольшой провинциальный город со сплошь деревянными постройками. В тихий, солнечный, морозный денек городок очень красив: из труб маленьких домишек уютно вьется дымок, а сам дом — точно крепость, со всех сторон окружен огромными сугробами из искрящегося на солнце снега. Основной вид транспорта зимой — лошадка с санями-розвальнями — тоже смотрится как-то мило и по-домашнему. Таким, в зимнем убранстве, мне и запомнился деревянный город Плесецк.
Была у этого симпатичного городка и своя достопримечательность, довольно-таки оригинальная. Суровые, дремучие леса (почти непроходимая тайга) являлись подходящими условиями для создания в окрестностях Плесецка многочисленных исправительных женских и мужских колоний и лагерей для заключенных, начало которым положено в печальные еще 30-е годы. В какой-то степени это отразилось и на самих жителях города: в общении с незнакомыми людьми чувствовался элемент настороженности и подозрительности. К началу строительства полигона значительная часть этих мрачных организаций была передислоцирована в другие, не менее отдаленные места. Наверное, за компанию с колониями убрали и переселенцев, которые после освобождения оставались жить здесь же неподалеку в крепких добротных хуторах. Мы об этом могли лишь догадываться по брошенным многочисленным домам с хозяйственными пристройками вокруг нашей части, полностью пригодным для жилья. Такие пятистенки командование с удовольствием предлагало для жилья нашим молодым семейным парам (легко решалась жилищная проблема!), но практически никто на это не шел по вполне понятным причинам: молодая московская или ростовская девчушка не знала даже, с какой стороны подойти к русской печи и как ее затопить, да и страшно жить в одиночестве, в дремучем лесу, тем более что добраться до этого дома в распутицу можно было только на тракторе. Так что надежды наших командиров не оправдались, молодые семьи снимали углы у жителей Плесецка и ждали ордера в новые дома, которые интенсивно строились на площадке № 10 (как в Тюра-Таме!) нового полигона.
Мы, молодые, холостые, особо не обременяли наших отцов-командиров, поэтому о нашем житье- бытье они или вообще не думали, или вспоминали о нас в самый последний момент. Пришлось пожить нам и в бывших, еще не снесенных бараках для заключенных. При этом, насколько мне помнится, наше общежитие отличалось от жилья наших предшественников лишь персональными матрасами, чистым бельем да утепленными входными дверями. Рано утром, когда еще сумерки окутывают все вокруг и крепко держится ночной морозец, в бараке раздается: «Молоко привезли!» (а в тех условиях слышалось как: «Барак, подъем! На работу марш!»). Все-таки начальство о нас заботилось — договорилось с каким-то местным хозяйством или совхозом, что они по утрам будут доставлять нам, молодежи, утренний завтрак: пол-литра молока и полбуханки хлеба на каждого. И вот ежедневная утренняя процедура: каждый представитель славного офицерского корпуса хватает пол-литровую банку или что есть под рукой, вплоть до бутылки из-под вчерашнего пива, и в ночном одеянии мчится к дверям барака. Очень живописная, я вам должен сказать, картина — очередь из молодых ребят в кальсонах и с кружками в руках! Да еще если учесть, что на улице уже крепенький морозец, а в бараке отсутствует почему-то паровое отопление. Но надо отдать должное нашим кормильцам: молоко свежайшее, почти парное, а хлеб — пышный, мягкий и еще теплый. Получив свою порцию, мы ее тут же уминали и после примитивного туалета двигались на службу — к любимому личному составу, к технике или на многочисленные хозяйственные работы.
Чтобы окончательно покончить с жилищной проблемой, пару слов о том, как мы жили до того момента, когда я покинул часть. На площадке № 2 (опять же как в Тюра-Таме!) стоит огромное, знакомое по своему назначению сооружение — монтажно-испытательный корпус, где проводятся работы по сборке, монтажу и испытаниям ракеты. Это здание где-то этажей семь-восемь высотой и метров под сотню длиной. Вот в этом-то «теремке» и нашло наше командование где-то под крышей большую комнату, куда в приказном порядке расселило 13 молодых лейтенантов, которые не сумели устроиться на «десятке» или не нашли убедительных аргументов в пользу проживания на частной квартире в Плесецке. Конечно, среди этих холостяков были и мы — я, Батюня, Михаленко. Наконец-то койки у нас были одноярусные. Это уже прогресс и шаг к цивилизации. Тепло. Вот уж за что действительно «спасибо» нашим заботливым командирам. При входе — маленькая раковина, естественно, с холодной водой, которая периодически отключается в интересах производственных нужд. И за это тоже спасибо — зубы почистить и физиономию ополоснуть хоть есть где. А вот с другими местами удовлетворения остальных естественных потребностей дело обстояло значительно хуже. Если вдруг, не дай бог, такая потребность появится в вечернее время, то нужно встать с койки, одеться потеплее, спуститься ногами (без лифта!) с восьмого этажа, пройти через весь монтажный корпус, выйти на улицу и проследовать еще метров 50 в сторону леса, где и расположено это самое место удовлетворения твоих законных потребностей. А что делать? Верна русская пословица: хочешь жить — умей вертеться! (В данной ситуации можно чуть перефразировать.) Здесь и еще один фактор имел место. Волки. Уже были случаи, когда эти кровожадные звери загрызли двоих или троих человек в непосредственной близости от строительных площадок и жилья. А товарищу волку все равно, где обгладывать молодые лейтенантские косточки, — на дороге в Плесецк или рядом с интимным домиком с гордым одиноким названием «М». Я бы и не муссировал так подробно эту «естественную» тему, если бы время нашего проживания в монтажном корпусе не совпало с новой установкой верховного командования: теперь наш почтовый адрес не «Москва-400», а «Ленинград-300». Ну не смешно?! Уже позже я все-таки через отца, бывшего работника Генштаба, докопался до истины — какой же шутник придумывает для военных объектов такие закодированные, «отвлекающие» названия. Оказывается, где-то в коридорах Генштаба разместилось специальное подразделение, где в течение рабочего дня умные дяди (уж, наверное, подполковники и полковники!) только и делают, что листают словари в поиске «мудреных» слов. Дело-то это, конечно, нужное, но поручили его, я в этом уверен, большим острякам! Уже много позже, работая в центральном аппарате Минобороны, мне приходилось сталкиваться с научно-исследовательскими работами с условными названиями типа «Кирза-8», «Капрон-3». Помню, даже пришлось как-то писать объяснительную записку большому начальству с разъяснением одного из таких экзотических названий.
Служба наша проходила, с одной стороны, уже вроде бы как и однообразно (традиционная борьба с Кеповым, общение с личным составом, совершенствование навыков работы с техникой, хождение в наряды и т. п.), но с другой — суровые условия Севера и стремление выжить в этих условиях вносили свои специфические тонкости в наш воинский быт. Например, вызывает начальник штаба и дает вводную: «Вот тебе десять солдат, два бульдозера, пять бензопил (кажется, знаменитая „Дружба“) и марш в лес на заготовку дров». Приказ есть приказ. Надо выполнять. Но как?! Ну, с солдатами ясно: равняйсь, смирно, в лес шагом марш! У пилы дернул за веревочку, пила завелась, прислонил ее к вековой сосне — она упала. Здесь тоже все вроде бы ясно. Но с какой стороны подойти к бульдозеру и каковы его функции в этой операции — никто не счел нужным мне разъяснить. А дрова нужны! По планам наших командиров, наш рядовой и сержантский состав собирался зимовать в больших, человек на сорок, утепленных палатках, где всю ночь должна топиться огромная железная печь. Даже в состав суточного наряда был введен
