Как-то раз, во время оркестровой репетиции Бюлов крикнул тромбонисту:
— Форте!
Музыкант сыграл громче, но дирижер снова крикнул: 'Форте!' На следующий раз — то же самое. В конце концов несчастный тромбонист, у которого от чрезмерного усилия чуть не лопнули щеки, признался, что громче играть он уже не сможет. В ответ ему Бюлов спокойно разъяснил:
— Видите ли, милейший, в этом нет необходимости. Дело в том, что вы с самого начала играли фортиссимо. Я же хотел заставить вас играть форте.
Один певец, репетировавший с Бюловом, постоянно опаздывал на репетиции. Обычно дирижер тактично, но не без иронии, спрашивал его:
— Оркестр и я, по-видимому, приходим слишком рано?
Но однажды певец пришел вовремя. Оркестранты же разбрелись кто куда в ожидании его.
— Браво, — воскликнул Бюлов, — наконец-то весь оркестр явился согласно вашему расписанию!
— Какая разница между хорошим дирижером и плохим? — спросили как-то у Бюлова.
— Хороший дирижер держит партитуру в голове, а плохой — голову в партитуре, — последовал ответ.
И. Брамс направляется в трактир 'Красный еж'.
Силуэт О. Белера
Выдающийся немецкий композитор Йоханнес Брамс был слабым оратором. После исполнения его Первой симфонии (которую Бюлов назвал '10-й симфонией Бетховена') был устроен банкет, на котором присутствовал чешский виолончелист и композитор Давид Поппер. Брамса попросили выступить, и он начал так: 'Сочинение музыки — очень тяжелое дело… Да, господа, сочинять очень трудно'. Несколько раз он повторил эти слова, очевидно, не зная, как продолжать. Наконец он сказал с сарказмом: 'Подражание значительно легче, однако об этом мой друг Поппер может рассказать более подробно'.
Тогда Поппер встал и, смеясь, ответил: 'Господа, мой друг Брамс утверждает, что я специалист в подражании; не знаю, точно ли это. Знаю только, что единственный композитор, кому полезно подражать, это Бетховен. Однако об этом мой друг Брамс может рассказать более подробно…'
Йоханнес Брамс был приглашен на обед к одному аристократу. Композитор принял приглашение и, прибыв в замок аристократа, увидел тут изысканное общество. Когда все сели за стол, хозяин, желая сказать что-либо приятное в честь композитора, произнес:
— Господа, по случаю присутствия нашего прославленного Йоханнеса Брамса я велел принести из моих винных подвалов наилучшее вино, это, так сказать, Брамс среди моих вин!
Немного погодя хозяин спросил у композитора, как ему нравится этот сорт вина.
— Вообще неплохо, — ответил Брамс, — но нет ли в ваших подвалах еще и Бетховена?
Один музыкальный критик, внешне сохраняя самые лучшие отношения с Брамсом, никогда не упускал случая подтрунить над ним.
Как-то критик и композитор гуляли по аллеям венского парка. Критик сказал:
— Пройдет сто лет, и здесь, в прекрасной аллее, воздвигнут памятник знаменитому композитору Брамсу. Люди будут любоваться памятником и спрашивать: 'Кто это?'
— Что вы пишете только грустную, мрачную музыку? Слушатель хочет отдохнуть, повеселиться, уйти с концерта с радостным настроением. А вы?.. Напишите что-нибудь веселое, бодрое. И… распродажа пойдет веселее, — говорил однажды издатель молодому Брамсу.
— Попробую, — ответил композитор.
Через несколько дней он пришел в издательство с большим свитком.
— Ну что, получилось? — встретил его издатель вопросом.
— Не знаю, — ответил, улыбаясь, Брамс и положил перед издателем ноты.
Новое произведение начиналось так: 'Весело схожу я в могилу'.
Брамс высоко ценил талант Иоганна Штрауса. Однажды жена 'короля вальсов' попросила его написать несколько строк в ее семейный альбом. Брамс взял перо и набросал первые такты вальса Штрауса 'На прекрасном голубом Дунае'. Ниже он сделал приписку: 'К сожалению, музыка не моя. Йоханнес Брамс'.
Один начинающий композитор обратился к Брамсу с просьбой оценить его сочинение. Брамс внимательно просмотрел партитуру, покачал головой, погладил бороду и, наконец, добродушно спросил:
— Где вы покупали такую хорошую нотную бумагу?
Один немецкий композитор написал песню на слова Шиллера и попросил Брамса прослушать ее. Брамс прослушал песню и задумчиво сказал:
— Превосходно! Я убедился, что это стихотворение Шиллера действительно бессмертно.
Малоодаренная певица, о концерте которой оповещали афиши, спросила Брамса, что он думает о предстоящем концерте.
Брамс спросил:
— А вы готовы к концерту, мадам?
— О да! Может быть, вы послушаете меня сейчас?
— Нет, нет, — живо возразил Брамс, — я только хотел узнать, сшито ли у вас к концерту платье и куплены ли перчатки?
— Разумеется, но почему вас интересуют эти мелочи?
— Просто, если бы вы не сделали всего этого, я рекомендовал бы вам отменить концерт.
Однажды Брамс, аккомпанируя посредственному виолончелисту, играл фортиссимо и заглушал своего партнера. Несчастный виолончелист в конце концов не выдержал и взмолился:
— Прошу вас, немного тише: я совершенно не слышу себя…
— Счастливец! — процедил Брамс сквозь зубы.
Брамс не выносил дилетантов, которые часто осаждали его просьбами прослушать их сочинения. Всеми доступными средствами композитор старался избавиться от таких посещений.
Как-то, выходя излома, в котором он жил, Брамс столкнулся с молодым человеком, поднимающимся по лестнице с большой связкой нот в руках. Молодой человек, не зная композитора в лицо, обратился к нему с просьбой указать, где живет Брамс.
— Здесь, на третьем этаже, — ответил композитор и спокойно продолжал спускаться вниз.
Однажды Бородин поехал с женой за границу. При проверке паспортов на пограничном пункте чиновник спросил, как зовут его жену. Бородин, отличавшийся рассеянностью, никак не мог вспомнить ее имя. Чиновник подозрительно посмотрел на него. В это время в комнату вошла Екатерина Сергеевна, и Бородин бросился к ней:
— Катя! Ради бога, как тебя зовут?
Рассказывают о случае, происшедшем как-то с Бородиным. Однажды, уходя из дому и предвидя, что во время его отсутствия к нему может прийти кто-либо из друзей, он приколол к входной двери записку: 'Буду через час'. Вернувшись через некоторое время и увидев записку, он огорчился:
— Какая досада! Впрочем, ничего не поделаешь — придется подождать…
