напротив остался в рубашке и все равно равномерно потел, засыпая. Сквозь льняной карман расплывчато светился и гас телефон, отключенный от звука; кто-то упорно звонил – и не мог дозвониться. Должно быть, жена или девушка: под покровом ткани вспыхивал и таял чей-то портрет, вспыхивал и таял; получалось очень по-киношному, образ нежного и любящего сердца. Только жаль, что кармашек не слева, а справа.
Путь неблизкий, заняться нечем. Мелькисаров вынул фотоаппаратик; так и не собрался пролистать молдавские картинки; самое время.
Экранчик мелкий, плохо видно, неудобно.
Вот их двор, стоянка, выезд; размечен видеоплан отступления. Вот предательский Вася выбрасывает ноги из машины: сейчас он постучит подметкой о подметку, стряхнет налипший снег, и тронет. Вот они втроем, перед вылетом Тёмы в Женеву; Мелькисаров с напряженным видом обустраивает вещи в багажнике, Жанна заискивающе смотрит на сыночка, тот воротит морду; ничего, перегорит и повзрослеет. Как долго, сволочи, готовились. Он выходит от Ульяны; задумчивый; блаженная улыбка идиота, все проморгал. Дашкинс… Академия наук… а это уже интересно.
Милая его жена, верная и преданная Жанна стоит у подъезда с актеришкой; и как стоит! головку поднимает вверх, как канарейка, а он склоняется к ней. Мелочи не разобрать, но глаза наверняка закрыты: поцелуйчик! Нет бы в щечку. А целит – в губы. Ай-ай-ай, Иван: без приказа пересек черту. На поход в ресторан попросил разрешения (и денег – тоже попросил), а насчет поцелуя смолчал… Переигрываешь, мальчик…
О, как. О, как. Опять выходят из машины вместе. Приторный запах измены? Или просто рядовой полуроман? Легкое взаимное увлечение? Что там говорили шибздики про загород и любовника?
Надо будет с ней поговорить.
Мужчина бредет сквозь толпу; едет в машине; сидит в ресторане; плюхается в кресло кинозала. На ухе – рогулька телефона, взгляд отсутствующий, он мыслями не здесь, а где-то там, на линии далекой связи. Но мозг работает в автономном режиме; поступают скрытые сигналы тревоги: десятки, сотни, тысячи женских образов; сознание классифицирует их, подсознание производит отсев. Дебелая, волоокая, блондинистая, страстная; тип твой, но совершенно не тревожит, расслабься. Черненькая, маленькая, юркая, пахнет влечением, что-то смутное задевает; типаж, однако же, не близкий. Эта симпатичная, да пошлая: сквозь полупрозрачный костюмчик в обтяжку проступает красный лифчик, темнеют черные трусы; с такими вкусами далеко не пойдет. Та корчит из себя не пойми кого; кабриолет подарен наглым папиком, вместо номерного знака имя «ЛИЛЯ». Эта слишком хочет познакомиться: Бог подаст. Вот набожная, пресная, в платочке, юбка до пят. Мимо кассы. А вот неплохая девочка, но рядом с хорошим мальчиком; ты опоздал, мой друг.
Роятся образы, пахнут помадой мимолетящие губы, спиртом обдает дешевый парфюм, магазинным привкусом – дорог
Зато вот эта девочка, темные волосы, роскошные татарские глаза, маленькая грудь, развернутые бедра, пролетая вдаль, тебя отметила, царапнула кошачьим взглядом: подобное притягивается подобным, равное тянется к равному. Ты богат, а я красива; ты умен, а я хитра; ты потерт, а я свежа; ты умеешь впахивать от зари до зари, я умею делиться радостью; только все равно не судьба, не сейчас, не с тобой.
Люди протекают сквозь людей: мужчины скользят сквозь женщин, женщины сквозь мужчин. Почти никто никого не цепляет, никто ни с кем не соединяется: идет беспрестанный отсев, вечная отбраковка, мириады отсечений. Но вдруг совершается сцепка, завязывается узелок. Еще один, еще, еще. Миллион раз мимо, одно попадание; одно попадание – миллион мимо. Девушка, зачем вы спешите? Может быть, попробуем поговорить? Не знаю, мужчина, не знаю.
Наверное, сверху, оттуда, где нам никогда не бывать и откуда никогда не смотреть, все это похоже на ткацкий цех; на бобинах накручены нити, сходятся и расходятся механические веретена, сплетается тонкая узорчатая ткань, и так без конца.
Но это, к сожалению, не все. Вы пронырнули первую волну; берегитесь второй. Сойтись ведь не значит остаться. Ах, ты чавкаешь противно и храпишь? что ж тебе все деньги, деньги, деньги, полюби меня сначала просто так! ты не можешь покачать ребенка, да? эти вечные твои подруги! твой футбол и твое казино! ты постишься, я-то тут при чем? не хочешь брить подмышки? признавать мое пространство? дышишь в постели пивом, и хочешь, чтоб мы спали часто? не принимаешь виагру или ходишь на сторону? писаешь на сиденье? смотришь свой идиотский «Комеди клаб» – для ублюдков, выродков, кретинов? Дура, дура, дура! Сам дурак.
Из большинства отсеялось меньшинство; из меньшинства половина рассталась. Тут начинается самое трудное, самое страшное. Совместный жизненный путь. Долгий. Непредсказуемый. Полбеды, если время застоя; вы совместно загнаны в угол, покрываетесь симпатичным мхом, обрастаете ягелем, а под лежачий камень вода не течет. А ну как время перемен? Год пролетит незаметно, два пробегут, пять; через семь они попытаются поговорить на кухне, а не о чем им говорить. – Не знаешь ли, какой сегодня индекс? Ась? Ты не помнишь, где у Пришвина про кота и его ус? Что? Какой сегодня тренд? Восходящий? Какой сегодня праздник? Двунадесятый?
Они уже переплелись, обручились в прямом, не переносном смысле; общий дом, общие дети, общие беды, только радости – врозь. Расставаться, начинать все заново – лень. Оставаться и влачить существование – тоска. Да пребудут вместе, пока смерть не разлучит их. – Господи! Лучше тогда не жениться. – Кто может вместить, тот вместит.
Из миллиардов отсеялись миллионы, из миллионов остались тысячи, из тысяч сохранились сотни. Из сотен отобрались единицы; они-то и оправдывают брак. Произошло невероятное и невозможное. Мужчина и женщина встретились; мало того. Преодолели неодолимый конфликт двух разных видов, мужского и женского; мало того. Прошли огонь, воду и медные трубы; и этого тоже – мало. Потому что они друг друга любили, любят и будут любить. Открывается дверь, за ней уличный сумрак и слышится соседская ругань; закрывается дверь, внутри дома тихо, светло и пахнет борщом. Лучшая женщина в мире жучит лучших на свете детей; лучший мужчина на свете улыбается ясно, он ласков и тверд, и с ним хорошо; у лучшей собачки во всей природе сам собой тарабанит по полу хвост, а самая лучшая кошка мягко огибает ноги, оставляя на брюках шерсть.
Какое блаженство быть своим в мире, где каждый чужой; какой восторг не притворяться, потому что любят не за это. Тут тебе и кущи, и Кедрон, и Афон, и Рим, и Москва. Входи, счастье мое. Оставайся, радость моя. Добавки хочешь? Ну как знаешь.
Расслабленный, обмякший Мелькисаров наблюдал за суровым народом, которому все нипочем: нужда так нужда, богатство так богатство, лишь бы жить не мешали; любовно глядел на вагонных торговок, с их веселыми накрашенными лицами и стальными голосами, которые сильней, чем стук колес и шум вагонной болтовни: уважаемые пассажиры, всем вам счастливого пути! предлагаем вашему вниманию книги кулинарного искусства, которые позволят каждой женщине быстро и экономно повести домашние хозяйства! на прилавках города Москвы книга стоит приблизительно двести- триста рублей, мы же предлагаем ее сегодня, внимание, всего за семьдесят пять рублей! кто заинтересовался, может ознакомиться поближе. И, легко подхватив клеенчатый баул, несет себе сквозь тесные проходы. Чем не девятнадцатый век, не русская женщина, не Толстой и Некрасов и кто-то там еще?
И в то же время – Мелькисаров слишком ясно понимал, чт
