Фалион, разумеется, так не считал — правота брата стала очевидной. Однако он опять возразил:
— Но разве на равнине мы будем менее уязвимы? Кроме того, солдаты устали, им нужен отдых.
— Об отдыхе придется забыть, — сказал Антипатр достаточно резко, так, словно перед ним был не брат, а только подчиненный, — Мы разобьем лагерь по всем правилам римской военной науки, со рвом и палисадом[5]. Солдаты устали, я знаю, — прикажи вывести жителей, сколько удастся захватить. Мы будем строить лагерь при свете костров.
Фалион больше не возражал, он молча поклонился и вышел, через окно Антипатр слышал, как брат отдает приказы.
Когда Антипатр говорил «мы будем строить лагерь», он не оговорился — он рыл землю и сплетал кустарниковые палисады вместе с солдатами. Увлекаемые примером своего командира, солдаты работали быстро и умело.
В центре прямоугольника, предназначенного для лагеря, прежде всего были разбиты две палатки: одна для Гиркана, другая для жены и детей Аристовула. И у той и у другой палатки Антипатр выставил стражу из самых отважных и преданных воинов. Им было приказано никого не подпускать к палаткам и никого не выпускать наружу, даже первосвященника — Гиркан был в подавленном состоянии духа, и Антипатр не считал его надежным соратником. Только к утру закончилось строительство лагеря. Каждый из солдат, кажется, повалился на землю в том месте, где его застал отбой, согнанные на земляные работы жители вернулись в город, еле волоча от усталости ноги. Только два человека за всю эту ночь не сомкнули глаз — Антипатр и Гиркан. Первый — потому что должен был охранять сон своих солдат, второй — потому что его била лихорадка.
Некоторое время Антипатр смотрел на грозные стены Иерусалима, чернеющие в предрассветном сумраке, потом вздохнул, провел ладонями по лицу и направился к палатке Гиркана, переступая через тела спящих.
Первосвященник встретил его испуганным возгласом:
— Что?
— Все очень хорошо, — сказал Антипатр, придавая голосу оттенок ленивой уверенности, — здесь мы сможем выдержать осаду сколь угодно долго.
— Сколь угодно долго?! — повторил Гиркан таким тоном, будто это обстоятельство особенно пугало его.
— Да, — кивнул Антипатр, — но надеюсь, что этого не понадобится. Когда подойдет Аристовул, мы вступим в переговоры. Вы должны уладить свои разногласия, вы же братья.
— А когда, когда он подойдет?
— Скоро. Тебе следовало бы поспать, — И с этими словами Антипатр покинул палатку первосвященника. Стража снаружи спала, но такое нарушение дисциплины в те минуты не беспокоило Антипатра — он прошел мимо, стараясь ступать как можно тише, словно боясь потревожить тяжелый сон солдат.
Антипатр знал, что наступают моменты, когда человеческие силы достигают своего предела и уже ни приказ, ни смертельная опасность ничего не могут поделать с человеком — его сон похож на небытие. Он и сам едва держался на ногах, возможность плена или смерти не волновала его. Лениво явилась мысль, что солдаты Аристовула тоже устали после утомительного перехода и вряд ли в эти минуты на что-либо способны, кроме отдыха. Чуть прищурившись, Антипатр посмотрел в ту сторону горизонта, откуда выплывал еще розовый, а не желтый круг солнца. «Неужели я вижу его в последний раз?» — вяло подумал он и отвернулся.
…Ирод издалека заметил группу всадников и пришпорил коня. Конь перешел с рыси на галоп. Когда до цели оставалось не более ста шагов, Ирод узнал отца и тут же услышал: — Ирод!
Это кричал отец. Конь поглотил последние метры, казалось, одним прыжком. Резко натянув поводья, Ирод еще на ходу спрыгнул на землю и, подбежав к отцу, схватился за стремя, прижался горячей щекой к пропыленному сапогу. Почувствовал, как ладонь отца коснулась его головы. Рука отца дрожала.
Антипатр и Гиркан прибыли в Петру всего лишь с горсткой телохранителей. Идумейские отряды пришлось оставить на самой границе Аравийского царства — так повелел царь Арета. Командовать идумейцами Антипатр велел своему брату Фалиону.
Прибытие первосвященника в Петру прошло незамеченным. Просто несколько всадников, утомленных и запыленных, проехали по улицам города и остановились у дома матери Ирода, Кипры. Мать встретила их у крепостных ворот, низко поклонилась Гиркану, перекинулась несколькими приветственными словами с мужем. Она не изображала на лице улыбку, но и не плакала, глаза ее остались сухи и тревожно блестели.
Гиркану отвели лучшее помещение в доме. Сославшись на недомогание, он отказался от обеда и попросил себя не беспокоить. Антипатр обнял сыновей, поднял на руки дочь и удалился в покои жены, плотно притворив за собою дверь.
Ирод был обескуражен. Он так ждал отца, так хотел выслушать его рассказы о походах и военных подвигах. И хотя по всему было понятно, что ни о каких подвигах сейчас не могло и речи идти, что отец не победитель, а беглец, сын не хотел верить в это — и не верил. Он знал одно — отец его великий воин, может быть самый великий из всех, и то, что другие называли бегством, он называл необходимым военным маневром. Ему хотелось поговорить с отцом, сказать ему, что он уже взрослый мужчина, воин, и что он готов идти в поход вместе с ним, чтобы наказать, чтобы победить всех его врагов.
Он ходил по двору, ежеминутно поглядывая на окна покоев матери. Услышал голос слуги, звавший Фазаеля:
— Иди, отец хочет говорить с тобой.
Ирод, сам не зная зачем, сделал несколько быстрых шагов к дому и остановился, закусив нижнюю губу до крови. Отец звал не его, а старшего брата. Ирод ощутил мгновенную неприязнь к Фазаелю. Он любил старшего брата и уважал его, но зачем он, ученый книжник, сейчас понадобился отцу? Сейчас отцу нужен он, Ирод, преданный и умелый воин. Да, он не побывал ни в одном сражении, но что из того? Ведь он уверен в себе. Он ловок, смел, он никогда не отступит, отец может полностью положиться на него. Неужели отец не чувствует этого!
Не в силах больше оставаться на месте, Ирод велел оседлать своего коня. Он поскачет в пустыню, и хотя отец может быть недоволен, он сделает это. Ему хотелось остаться одному, чтобы вокруг, куда ни кинь взгляд, не было ни строения, ни дерева, ни человека.
Слуга подвел коня, но, лишь сунув ногу в стремя, Ирод увидел отца, показавшегося на пороге. Отец молча смотрел на него. Бросив поводья слуге, Ирод подошел. Отец положил ему руку на плечо, проговорил, испытующе глядя на сына:
— Ты уже совсем взрослый, Ирод, совсем взрослый. — И, кивнув в сторону двери, добавил: — Пойдем.
Они прошли в комнату Ирода, отец опустился в кресло и, скрестив ноги, опять, как и на пороге дома, испытующе посмотрел на сына. Сказал негромко:
— Я хочу, чтобы ты осознал: детство твое закончилось, — Он вздохнул и продолжил: — Оно закончилось раньше, чем должно, но что поделаешь.
Волна радости — с головы до ног — пробежала по телу Ирода. Ему хотелось броситься отцу на шею, он с трудом сдержался — такие порывы он уже не имел права проявлять, ведь отец сам признал, что детство закончилось. Он сдержался, лишь нетерпеливо переступил с ноги на ногу.
Антипатр понял, какую бурю вызвал в сердце сына. Ему хотелось протянуть руку и привлечь Ирода к себе, погладить по голове, провести ладонью по спине, как он любил делать, когда сын был маленьким. Он почувствовал, как глаза его влажнеют. Но проявлять отцовское умиление в отношении взрослого сына было бы неправильно, и, обтерев ладонями лицо, как бы стирая усталость (а главным образом слезы, все-таки предательски появившиеся на глазах), Антипатр сказал:
— Я хочу, чтобы ты и Фазаель были рядом со мной, довольно вам держаться за материнскую юбку, пора начинать жизнь воинов.
— О отец!.. — уже не в силах сдерживать радость, воскликнул Ирод, шагнув к отцу.
Антипатр, предупреждая порыв сына, поднял руку, проговорил намеренно холодно:
