– Пропустили?
– В сопроводительном письме, которое отсылалось с экземпляром книги для рецензентов, ее ошибочно назвали Джойс.
– Я читал черновик письма. И одобрил его.
– Да, дорогой. Я тоже. Вероятно, шесть человек прочитали и одобрили черновик, и мы все пропустили эту Джойс. Такое случается.
Я покраснел от стыда. Унижения. Допущенного непрофессионализма.
Но тут же меня осенило.
– Подожди, подожди. Он же рецензировал книгу, а не сопроводительное письмо, которое получил вместе с ней. В книге-то Джудит.
– Ты знаешь английского писателя Джеймса Балларда?
– Да, разумеется. Пишет блестяще.
– Он рецензировал книги для… думаю, лондонской «Таймс». И через годы после того, как перестал рецензировать, признался, что писал только хорошие рецензии на те книги, которые не успевал прочитать. Если бы все демонстрировали такое благородство.
Какое-то время я переваривал ее слова.
– Ты хочешь сказать, что Ширман Ваксс мог даже не прочитать «Джаз ясного дня»?
– Иногда ты так наивен, что мне хочется ущипнуть тебя за пухлую розовую щечку. Дорогой, я уверена, он разве что ее пролистал, хотя, возможно, один из его помощников прочитал книгу.
– Но это же… это же… нечестно.
– Ты очень легко поднимался к вершине, Кабби. Твоя первая книга стала бестселлером. Ты не понимаешь, что в нашем литературном мире есть несколько восхитительных маленьких островков, но плавают они в океане дерьма.
Подъем моих стоп уродливостью не уступал пальцам. Я опустил ноги, спрятал под стулом.
– С синтаксисом у него нелады.
– Да, – согласилась Оливия. – Я частенько прохожусь красным карандашом по его рецензиям.
– Ты хоть раз посылала ему правленую?
– Я еще не выжила из ума.
– Анонимно, разумеется.
– Меня устраивает мое лицо, каким я вижу его в зеркале.
– Как же он может считаться главным критиком этой страны?
– Его уважают в литературном мире.
– Почему?
– Он злобен и жесток. Люди его боятся.
– Страх – это не уважение.
– В нашем мире эти понятия очень близки.
– Оливия, что мне делать?
– Делать? Ничего. Ты всегда получал девяносто процентов хороших рецензий, и точно так же все будет и сейчас. Это хорошая книга. Она будет продаваться.
– Но это отвратительно. Такая несправедливость.
– Несправедливость в данном случае – гипербола, Кабби. Тебя же не отправляют в Гулаг.
– И все равно раздражает.
Она помолчала.
– Ты же не думаешь ответить ему, Кабби? Этим ты допустишь ужасную ошибку.
– Я знаю.
– Ты будешь выглядеть, как оправдывающийся сосунок.
– Просто он наделал столько ошибок. И не в ладах с синтаксисом. Я, действительно, мог бы выпотрошить его.
– Дорогой, его нельзя выпотрошить, потому что у него нет внутренностей. Он – ходячая прямая кишка. Если ты попытаешься вскрыть его, так только перемажешься в дерьме, которое из него полезет.
К тому времени, когда я вернулся на кухню, Майло и Лесси уже ушли, а Пенни закончила завтрак. Стояла у раковины и ополаскивала тарелку, прежде чем поставить ее в посудомоечную машину.
Остывшие и поблескивающие жидким маслом оладьи выглядели так же неаппетитно, как и сдутые воздушные мешки летающего гавика. Есть давно уже расхотелось, и я решил пропустить завтрак.
– Так ты прочитал рецензию? – Пенни повернулась ко мне, вытирая руки полотенцем.
– Но он не читал мою книгу. Может, пролистал ее. Многое неправильно понял.
– И что думает Оливия?
– Говорит, что он – ходячая прямая кишка.
– Ты не должен думать о нем, Кабби. Но, раз уж он пробрался тебе в голову, спусти его.
– Обязательно.
Она меня обняла.
– Ты милый, талантливый, и я тебя люблю.
– Только не смотри на мои стопы, – предупредил я, крепко обнимая ее.
– А что не так с твоими стопами?
– Все. Нельзя мне ходить босиком. Давай пообедаем в «Рокси», отметим публикацию книги.
– Вот теперь ты мне нравишься. Чуть-чуть сошел с пути истинного, но теперь вернулся на него.
– Может, и вернулся.
– Плюнь и разотри. Помнишь, что говорил Гилберт?
Она восхищалась творчеством ныне покойного английского писателя Гилберта Кийта Честертона, и ее стараниями я тоже стал его верным поклонником.
– «Вред человеку может принести только то, чего он боится», – процитировала она. – У тебя нет оснований бояться такой гниды, как Ширман Ваксс.
– Если бы я побрился, почистил зубы и от меня не пахло кофейным перегаром, я бы так крепко тебя поцеловал.
Она зажала мою нижнюю губу большим и указательным пальцем и промурлыкала: «Я буду под рукой, когда ты все это проделаешь».
В коридоре первого этажа, направляясь к лестнице, я проходил мимо открытой двери своего кабинета и увидел Майло и Лесси, сидящих бок о бок на моем вращающемся стуле, положив на него диванную подушку. Сюжет для Нормана Рокуэлла[4] двадцать первого века: мальчик и его собака плывут по волнам Интернета.
Встав за креслом, я увидел на экране вид с воздуха на дом с оранжевой крышей, расположенный у моря.
– Это что? – спросил я.
– Гугл-Земля[5], – ответил Майло. – Я прогуглил этого парня, где он живет.
– Какого парня?
– Этого Ваксса.
В шесть лет мои технические достижения сводились к помощи моему другу Неду Лафферману в строительстве ракеты, двигателями которой служили петарды, украденные Недом у старшего брата (тот приберегал их для фейерверка Четвертого июля). Нед лишился мизинца на левой руке, меня отвезли в больницу с ожогом носа второй степени. Возникали опасения, что у меня больше не вырастут брови, но они выросли.
Майло кликнул мышкой, и аэрофотоснимок участка Ваксса сменился видом его дома с улицы.
Кремовые стены, терракотовые наличники, красивый, уютный дом, какие часто встречаются на средиземноморском побережье Испании. Две сорокафутовые магнолии укрывали кронами лужайку перед домом, красные бугенвиллеи оплетали стены, отделявшие участок Ваксса от соседних.
– Я думал, он живет в Нью-Йорке.
– Нет, в Лагуна-Бич.
