различий, как бы призванных продемонстрировать свою «виртуальность». Социальные различия, не принимаемые во внимание в рамках информационного поля, признаются малосущественными, незначительными и незначимыми. Фактически им попросту отказывается в праве на существование – существует только то, что а) может быть подвергнуто визуализации;
б) в состоянии пройти тест на «виртуализабельность».
Акцентируемые отличия «общества, основанного на знаниях» от «информационного общества» связаны с:
• более высокой скоростью информационного обмена, приобретающего нацеленность на постоянное ускорение, препятствующее любым формам седиментации (осаждения) информационных ресурсов (постоянно находящихся в состоянии «взвеси»);
• полным сращением информационного обмена с рыночным обменом – под знаком виртуализации финансово-экономических трансакций;
• полным отождествлением средств коммуникации с передаваемой информацией, причем «сообщение» не просто приравнивается к «медиуму» (в рамках известной формулы Маршалла Маклюэна), но систематически возникает как эффект деятельности медиасферы;
• рутинизацией событий, приобретающих статус регулярно производимых «сенсаций», и смысла, сводимого к регулярно нагнетаемому информационному «шуму»;
• технологизацией процесса познания, сведенного к «поточному производству», построенному не просто на обработке информации, но на оперировании форматами восприятия;
• изменением отношения к знанию, которое из накапливаемой и сберегаемой ценности превращается в спекулятивную, «хрематическую» ценность, обладание которой связано с эксплуатацией незнания, а следовательно, и разнообразных форм социальной, культурной и интеллектуальной обездоленности;
• всеобъемлющей манипуляцией не только информационным «предложением», но и информационным «спросом», что, в свою очередь, лишает познавательную деятельность прерогатив творческой, бескорыстной деятельности, порождая особый тип знания, неотделимый от политэкономии прагматических выгод;
• постоянным уплотнением информации, которое, будучи обратно пропорционально ее структурированию, порождает кризис «смыслодефицита», диктат средств, поглощающих и подменяющих собой цели.
Старый спор на новый лад
Не менее значимо сопоставление концепции «общества, основанного на знаниях» с концепцией «постэкономической эры». «Постэкономическое общество» представляет собой «облегченную» версию того общества, которое классики социальной мысли XIX–XX веков называли социалистическим. Вместе с концепцией «информационного общества» оно входит в категориальный арсенал теории постиндустриализма, представленной работами Артура Пенти, Дэвида Рисмена, Джона Гэлбрейта, Раймона Арона, Алена Турена, Дэниела Белла, Элвина Тоффлера и других. Теоретики индустриализма придерживаются формационного подхода к рассмотрению общественной реальности; постиндустриальное общество является для них новой фазой в развитии общества, приходящей на смену аграрному (доиндустриальному) и индустриальному.
Каковы бы ни были различия в подходах к описанию постиндустриальных реалий, общий вывод исследователей состоит в том, что:
• во-первых, происходит увеличение удельного веса сферы услуг по отношению к сфере «материального» производства;
• во-вторых, создание средств производства теряет свое значение по сравнению с созданием предметов потребления;
• в-третьих, видоизменяется характер человеческой практики, которая все больше оказывается связанной с регулярной обработкой информации (соответственно трансформируются и критерии оценки практических результатов);
• в-четвертых, возникает представление о человеческих возможностях как о «ресурсе» или «капитале» (тем самым подводится новая концептуальная база под отношения эксплуатации);
• наконец, в-пятых, выделяются новые высокотехнологичные и наукоемкие области трудовой деятельности, вызывая изменения как в конкретно-историческом раскладе социальных сил, так и в понимании профессиональной компетенции в целом (последствия подобных изменений теоретики постиндустриализма явно переоценивают).
Говоря о «постэкономическом обществе» как особой разновидности постиндустриального общества, стоит отметить: его концепция питаема теми же интуициями, что и теоретические построения Карла Маркса: «постэкономическим» может считаться общество, в котором преодолевается как онтологическая отягощенность материей (которая в марксовой версии должна превратиться в предмет планомерного преобразования), так и гнет социальных тягот, связанных с противоположностью умственного и физического труда.
Однако концепция «постэкономического общества» в той же мере наследует подход Маркса и марксистов, в какой и подвергает его ревизии. То, что у автора «Капитала» совершается в форме социальной (или, в соответствии с прежней терминологией, «социалистической») революции и носит характер радикального преобразования, в рамках теории «постэкономического общества» осуществляется медленно и плавно. При этом «социалистическая» революция заменяется научно-технической революцией (НТР). В итоге противоположность между физическим и умственным трудом не столько «упраздняется», сколько сглаживается (или даже попросту нивелируется), а управление подчиненной и укрощенной материей оборачивается диктатом новой материальности – средств коммуникации.
Особое значение в концепции «постэкономического общества» приобретает тема трансформации рыночных отношений, равно как и тема ухода от прямолинейного, в разных смыслах слова, вульгарно- материалистического экономического детерминизма. Однако подобные упования, наиболее ярко представленные в работах Дэниела Белла и Германа Кана, характерны лишь для эпохи 1960-х – первой половины 1970-х годов, когда технократическое проектирование все еще монтировалось с идеей социалистического общества как общества совершенной коммуникации. Это соответствует последнему всплеску внимания к идеям леволиберальной технократии. Очень скоро среди самих левых возобладает идеология эмансипации «естества», они окончательно откажутся от технократических упований, проникнутся неопочвенническим культом Природы и переключатся на разнообразные формы «экологической» борьбы.
В рамках известной инверсии «левой» и «правой» идеологий, произошедшей к середине 1970-х годов, комплекс технократических идей берется на вооружение правыми либералами, которые известны своей апологетикой рынка и рыночных отношений. К концу 1970-х – началу 1980-х годов возникает альянс правых либералов с неконсерваторами, которые, в свою очередь, предлагают новое прочтение почвеннической идеологии. Она сопряжена отнюдь не с квазируссоистской апелляцией к природным «духам» и «началам», а к воссозданию и укреплению традиционных форм социальности, основанных на семейных ценностях и патриархальном понимании иерархических отношений.
Реконструкция общественной реальности, основанной на традициях, никак не могла обернуться утопическим «возвращением в прошлое». С самого начала она представляла собой не что иное, как проект, причем проект, предполагающий довольно радикальное общественное переустройство. Впрочем, нас в данном случае интересует только одно: его сходство с проектом общества совершенной коммуникации. Однако в сравнении с авангардно-футуристическим проектом социалистов ретросоциальность неоконсерваторов нуждалась в рынке.
Более того, сама возможность альянса приверженцев неоконсервативной идеологии с правыми либералами возникла из общего восприятия рыночных отношений как стихии с невиданными креативными возможностями: она сама способна все организовать и устроить.
Представление об организационно-устроительной миссии рынка легитимировало существующую социальную иерархию. Теперь ее наличие вновь оказывалось освященным традицией, а не только экономической целесообразностью. Одновременно сама экономическая целесообразность превращалась в наиболее «укорененный» в обществе способ организации жизнедеятельности.
