Подобное превращение, однако, требовало возникновения некоего опосредующего звена, которое объединяло бы традиционные «ценности» и экономические «интересы». Этим звеном и стало «знание» в том понимании, которое позволило бы сделать общество инстанцией, осеняющей собой мирное сосуществование морали и рынка.
Квинтэссенцией практики подобного мирного сосуществования является, с точки зрения теоретиков «общества, основанного на знаниях», практика демократической солидарности граждан, находящая выражение в капитализации разнообразных прибылей от «сетевого» взаимодействия друг с другом.
Как утверждается в получившем широкую известность докладе Всемирного банка «Формирование общества, основанного на знаниях»: «Посредством передачи демократических ценностей и культурных норм высшая школа способствует воспитанию гражданской позиции, вносит вклад в государственное строительство, содействует социальной сплоченности. Это, в свою очередь, служит опорой для формирования и укрепления социального капитала, под которым обычно понимаются выгоды, которые получают люди, являясь членами общественной сети, способность обеспечить доступность ресурсов, гарантировать отчетность, а также служить защитой во время кризисов. Взаимоотношения и нормы, привносимые высшей школой, служат действенными механизмами, которые влияют на качество общественных взаимодействий, поддерживающих экономическое, политическое и социальное развитие. Университеты и иные вузы, являясь перекрестком социального сотрудничества, могут способствовать укреплению сообществ, стимулировать общественную деятельность, способствовать развитию факультативных форм обучения и внедрению инноваций».[26]
Итак, проект «общества, основанного на знаниях» является неолиберальным проектом, который – под эгидой традиционализма – предполагает новое издание идей рыночного, «экономического» общества. Не вполне очевидное на первый взгляд различие в подходах теоретиков «постэкономического общества» и «общества, основанного на знаниях» воспроизводит различие социалистической и либеральной доктрин. Фактически упомянутые концепции общественного переустройства воспроизводят в новых условиях старый спор социалистов и либералов.
Основные отличия «общества, основанного на знаниях» от «постэкономического общества» состоят в:
• противопоставлении «экономики знания» любым формам познавательной деятельности, ориентированным на творчество и не связанным с определяющей ролью экономических мотиваций;
• противопоставлении «экономики инноваций» инновационной деятельности и различным видам изобретательства, не ориентированным на получение экономических прибылей;
• расширении сфер рыночной активности вопреки их ограничению «собственно экономической» сферой;
• рассмотрении новых коммуникативных сред и ресурсов как условий и предпосылок предпринимательства, а не бескорыстного взаимодействия, основанного на интересе к самому процессу коммуникации (пример: е-коммерция);
• превращение университетов и других вузов в агентства по оказанию образовательных услуг на коммерческой основе;
• коммерциализация процесса обучения в целом, предполагающая в качестве конечной цели образовательной деятельности извлечение прибыли, а не воспитание новых кадров и создание новых форм обучения (пример: предпринимательские (entrepreneurial) университеты);
• трансформация учебных, учебно-научных и научно-исследовательских учреждений в институты «интеллектуального сервиса», функция которых сводится к оказанию экспертно-аналитических и прогностических услуг, а не к осуществлению научного поиска (пример: консалтинговые агентства).
Исходя из проанализированных противопоставлений наиболее явственные черты «общества, основанного на знаниях» проявляются в рамках модификации рыночных отношений, которые, приобретая сетевую форму, становятся более комплексными и разветвленными. Экономические детерминации и ранее никогда не проявляли себя в форме «слишком прямолинейного», насильственного воздействия. Они давали о себе знать в массе сложных превращенных форм, соотносящихся друг с другом наподобие ажурной многоступенчатой конструкции. Теперь же эта ажурная конструкция и вовсе приобрела характер сети – без края и конца. С подобной трансформацией и связано возникновение информационной экономики (или экономики знаний), о которой начали говорить еще в 1960-е годы, но которая стала реальностью только сейчас, в эпоху «общества, основанного на знаниях».
Наиболее важной трансформацией, связанной с формированием этой модели общества, является видоизменение характера экономической власти – как доминирующего вида власти в обществах капиталистического типа.
Если в эпоху индустриальной экономики экономическая власть предполагала систематическую ставку на уподобление политической власти и соединение с ней вплоть до полной неразличимости, то теперь – под эгидой идеологии неолиберализма – экономическая власть всячески дистанцируется от последней, усматривая источник своего могущества в неустанном поддержании автономии.
Экономическая власть времен индустриализма представляла собой достаточно громоздкое сооружение, не просто созданное по образу и подобию политической власти, но и нуждающееся в ее постоянной поддержке. Отсюда и структура экономической власти, воспроизводящая структуру власти государственных учреждений до такой степени, что можно говорить об особом симбиозе административных и рыночных методов воздействия как о концентрированном выражении особой индустриальной власти (которая не была до конца ни политической, ни экономической). Не только образ, но и структура индустриальной власти чрезвычайно близки к циклопическому многоуровневому городу-фабрике, созданному воображением Фрица Ланга в фильме «Метрополис».
С точки зрения прежних индустриалистских представлений о технике, она безусловно воспринималась как нечто искусственно созданное, противоположное природному «началу», естеству. Казалось, мы живем в мире все более многочисленных и детализированных приспособлений. Неуклонное увеличение их количества было призвано символизировать железную поступь технического прогресса. При этом технические изобретения множились и роились, но оставались всего лишь средствами. Местом их обитания был – при всей условности его границ – «внешний мир», среда человеческого обитания. За право овладения ею «техника» вступала в схватку с «природой».
Постиндустриалистские представления о технике предполагают совершенно иную перспективу рассмотрения, иной взгляд. Технические изделия теперь захватывают и колонизируют не «внешний», а «внутренний» мир человека, не среду его обитания, а экосистему его ментальности. В каком-то смысле «все остается по-прежнему»: не уменьшается ни количество приспособлений, ни степень их детализации. Железная поступь прогресса также нисколько не ослабевает – меняется лишь сфера его воздействия. При этом появляется одна существенная новация: роящиеся и множащиеся технические изобретения больше не довольствуются функционалом «простых орудий». Теперь они незаметно обратились в цели нашего существования.
Чем дальше, тем заметнее наш мир становится миром технологического комфорта,[27] в котором возникает много удобных, а значит, все менее заметных орудий. Кажется, что технические приспособления так и льнут к человеку, все настойчивее приспосабливаясь к нему. Но не стоит тешить себя неуместными иллюзиями: подобная адаптация техники под человеческое существо возможна только в одном случае – когда технические средства заранее приспособили к себе человека.
Это то, что незаметно становится для нас целью, точнее, сводит все свои «служебные функции» к тому, чтобы перевести постановку целей в автоматический режим, поставить на поток производственные операции по созданию и продвижению целесообразности. Иными словами, мы живем в мире, который невозможно описать с привлечением индустриалистского пафоса создания все более многочисленных и детализированных приспособлений. Однако от этого они нисколько не утрачивают, а напротив, приобретают черты имплантатов, протезов.
Соответственно деиндустриализованная власть – это власть, переставшая воплощаться в железобетонных фабрично-заводских конструкциях – бесспорно, внушающих уважение и страх, но слишком уж осязаемых и зримых. Говоря иначе, деиндустриализация власти обозначила конец монументальной власти, воздействие которой скорее напоминает о физической причинности, нежели о метафизической энергии или силе. Это воздействие основано на принуждении, а не побуждении, на внешних условиях, а не
