Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма

этого предпочтение отдается специализированной экспертной компетенции, своего рода «корпоративному знанию». Модели «корпоративного знания» в точности соответствует корпоративная этика, поставленная выше этики общечеловеческих принципов, ценностей и норм.

Образование как социальная технология

Социальный порядок не просто нуждается в укреплении и поддержании, он воспроизводится благодаря и в форме признания. Это значит, он нуждается в упорядочивании процедур легитимации. В свою очередь подобное упорядочивание составляет результат и одновременно предпосылку деятельности образовательной системы.

Легитимация не может состояться без двух условий:

– во-первых, без идеализации порядка;

– во-вторых, без опоры на безотчетное, нерефлексивное доверие.

В 1990-е годы образование играло роль едва ли не единственного устойчиво функционирующего социального лифта, работа которого решала проблему невозможности адаптации к условиям первоначального накопления. В этом качестве образование не только не служило целям легитимации рыночного порядка, но и отчасти обозначало собой альтернативу рыночной жизнедеятельности.

Образовательная система в 1990-е годы (особенно в первой половине десятилетия) представляла собой, таким образом, систему совсем не иллюзорного социального эскапизма. Парадокс заключается в том, что массовый спрос на подобный эскапизм превратил образование в важный фактор рыночной экономики. Именно непомерно возросший в 1990-е годы спрос на образовательные услуги оказался решающим фактором превращения образования в рыночный институт. Спрос на образование является спросом на максимально безболезненную и незатратную социальную адаптацию. Именно этот спрос породил предложение, связанное с доминированием сегмента бизнес-образования на скорую руку.

Образование стало развиваться под лозунгом: «Хочешь научиться, спроси меня как». При этом было осуществлено четкое разделение бизнеса и не-бизнеса, а внутри предпринимательской деятельности оказались намечены наиболее простые ориентиры бизнеса «как он есть на самом деле». Так возникли условия возвращения образованию статуса машины легитимации порядка. То, что порядок при этом стал рыночным, отразилось не только в появлении значительного числа негосударственных вузов и в абсолютном преобладании в их числе вузов коммерческого профиля. Более общая тенденция проявилась в многократном увеличении числа учебных заведений, открывающих возможность получения высшего образования, и девальвации статуса университета из-за возможности присвоения его любому отраслевому вузу, даже если ассортимент предлагаемых в нем учебных дисциплин соответствует уровню советского техникума.

Идея университета сопряжена с перспективой приобретения универсального знания. Однако на практике дает о себе знать обратная логика: универсальным считается то знание, которое получается в университете.

Соответственно рынок не просто подталкивает к содержательной и процедурной коммерциализации образования, он предполагает универсализацию знания, получаемого в рамках модели так называемого предпринимательского университета.

Предпринимательский университет – не просто учреждение, предоставляющее платные образовательные услуги. Это вуз, в котором специализированное отраслевое знание превалирует над общим знанием. Система учебных курсов формируется в нем в соответствии с рыночным спросом на определенный тип квалификации, а не абстрактной логоцентристской дидактикой. С моделью предпринимательского университета тесно связана идеология корпоративного учебного заведения, готовящего кадры в соответствии с внутрицеховыми запросами и выступающего элементом большой корпоративной структуры.

По точному выражению Пьера Бурдье, университет выступает образцовым местом для принятия экзаменов, но именно в силу этого практически не ставится под вопрос. Причиной служит то, что вместе с передачей знаний университетская институция осуществляет трансляцию ценностей, воспринимающихся его питомцами «как должное». Доминирование определенных моделей университетского знания ведет, таким образом, к преобладанию соответствующей системы ценностей, точнее, к формированию наиболее общих принципов, позволяющих в чем-то усматривать ценность, а что-то, наоборот, лишать соответствующих прерогатив.

На протяжении 2000-х годов в России модели корпоративного и предпринимательского университетов постепенно вытесняли традиционный «универсальный» университет, основанный на идеях Канта и Гумбольдта. С точки зрения эволюции ценностных приоритетов этот процесс не просто обозначил собой распространение рыночных ценностей, но явился симптомом возникновения новой формы ценностного сознания, в рамках которого ценным оказывается то, что включено в систему меновых отношений и в буквальном смысле может «чего-то стоить».

Независимо от своего содержания любые ценности являются ресурсами поддержания порядка, нормы же берут на себя роль принципов его организации. Ценности обмена не просто помещены в общий контекст со стоимостями, их возвышение воплощает собой результат долгого процесса конкурентного противоборства знаний и умений. В каком-то смысле можно утверждать, что умения оказались более важными, чем знания. Это открывает возможность принципиально нового отношения к ценностям и нормам как таковым: теперь они выступают в качестве атрибутов технического могущества, позволяющих ставить под свой контроль и модифицировать любой порядок.

Глава 9 Образование в системе ультракапитализма

Костлявая рука рынка

Экономика обычно меньше всего рассматривается как явление культуры (скорее уж наоборот). Еще меньше она рассматривается как ее субститут, без чего, как ясно сегодня, невозможно понять феномен ультракапитализма.

Псевдотрадиционализм российской олигархии малых, больших и очень больших бар опасен именно потому, что блокирует дифференциацию стоимостей и ценностей.[30] Неофеодальное производство является гиперполитическим, претендуя скопом производить и стоимости, и ценности, не делая между ними особенного различия.

В этом смысле неофеодализм в России выступает заменителем не только культуры, но и экономики, причем ценности и стоимости в этом случае меняются местами. При этом неофеодализм с легкостью переходит вультракапитализм: стоимость здесь выступает сокровенным достоянием культуры, экономика же работает как система фабрикации ценностей.

Решение выделить банковскому корпусу 50 миллиардов долларов – для улаживания проблем в связи с мировым финансовым кризисом – только подверждает произошедшую инверсию. Банки функционируют не как экономические, но как ценностные институции, знаменующие чуть ли не нравственный выбор. Тем самым не просто доказывается, что «мы за капитализм» – банковский капитал рассматривается именно как завоевание культуры (подобно тому, как в советские времена воспринималась всеобщая грамотность, а потом и всеобщее среднее образование).

Если в политике и идеологии во времена путинского правления всеми силами демонстрировалось отсутствие какой-либо преемственности с «лихими девяностыми», то в экономике режиму Путина без особого сопротивления удалось сделать то, что оказалось не под силу ельцинским младореформаторам.

Именно при Путине «дикий» криминальный капитализм эпохи Ельцина незаметно превратился в гипер– или ультракапитализм,[31] когда рыночные отношения приобрели статус цивилизационного завоевания и превратились в эталонную форму культурной жизнедеятельности. С начала гайдаровских реформ едва ли не единственным показателем и условием развитости рыночных отношений выступало последовательное разрушение советского социального государства. Во времена Путина от «социалистических» социально-государственных институтов остались в лучшем случае бренды.

Образовательные и медицинские учреждения полностью трансформировали свой статус в соответствии с простым и в общем-то совершенно обывательским восприятием рыночного хозяйства: «Рынок – это когда ничего не бывает бесплатно». Принцип платности всего и вся стал условием возникновения гиперкапиталистического социального уклада, при котором стоимость превратилась в основной критерий качества, а конкурентоспособность оказалась не только смыслом жизни, но и ее каждодневным условием.