— Искренне рад за тебя.
Родди посмотрел на часы.
— Хоть солнце еще не в зените, мы могли бы пропустить за это дело по…
Оливер прервал его.
— Правда, есть одна проблема. Ты не будешь возражать, если Виктория с Томасом останутся у тебя на пару дней? Мне нужно съездить в Лондон. Завтра же. Всего на сутки. Из Инвернесса есть пятичасовой рейс в Лондон. И хорошо бы кто-нибудь подвез меня, чтоб я успел на него.
— Конечно. Можешь оставить их здесь на сколько хочешь. Я отвезу тебя на «эм-джи».
— Всего на два дня. Я вернусь на следующий же день. А потом заберу Викторию с Томом, и мы отправимся на юг.
Мысль об их отъезде расстроила Родди. Ему не хотелось снова оставаться одному, и не только потому, что ему было приятно общество молодой пары, — после отъезда Оливера, Виктории и маленького Томаса он не сможет более закрывать глаза на реальность, у него не будет оправдания. А реальность была неутешительна. Джок скончался. Джон собирается продать Бенхойл. Связи и традиции разорвутся навсегда. Конец прежнему образу жизни.
— Зачем вам уезжать? Вам незачем уезжать, — произнес он с затаенной надеждой оттянуть роковой момент.
— Мы должны уехать, и ты это знаешь. Ты и так был необыкновенно добр и предельно гостеприимен, не можем же мы гостить в твоем доме вечно. В первый день гость золотой, во второй серебряный, а в третий ломаный грош. Мы уже пробыли три дня, так что завтра за нас и гроша ломаного не дашь.
— Я буду скучать по вам. Все будут скучать. Эллен души не чает в Томасе. С вашим отъездом все здесь изменится.
— Останется Джон.
— Джон не останется дольше, чем надо. Он не может. Ему нужно возвращаться в Лондон.
— Виктория сказала, что он собирается продать Бенхойл.
— Неужели он обсуждал это с Викторией? — удивился Родди.
— Так она сказала вчера вечером.
— Да, он действительно хочет его продать. У него нет другого выхода. Честно говоря, я так и думал.
— А что будет с тобой?
— Все зависит от того, кто приобретет Бенхойл. Если это будет богатый американец и азартный спортсмен, возможно, он оставит меня мальчиком на побегушках. Представляю себя отдающим честь и протягивающим руку за щедрыми чаевыми.
— Тебе надо жениться.
— Кто бы говорил, — отпарировал Родди.
Оливер ухмыльнулся.
— Я — другое дело, — самодовольно произнес он. — Я принадлежу к другому поколению. Мне позволено придерживаться иных моральных ценностей.
— Именно иных.
— Не одобряешь?
— Какая разница, одобряю я или нет. Я слишком ленив, чтобы судить о том, что меня не касается. Возможно, раньше я тоже был слишком ленив, чтобы жениться, хотя именно этого от меня и ждали. Я никогда не делал того, что от меня ожидали. Холостяцкая жизнь — неотъемлемая часть моего бестолкового времяпрепровождения; как и писание книг, любование птичками, тяга к бутылке. Мой брат Джок махнул на меня рукой.
— А мне нравится такой образ жизни. По-моему, мы с тобой в этом отношении очень похожи.
— Наверное. Но у меня есть золотое правило. Я никогда не связывал свою жизнь ни с кем, потому что знал — рано или поздно я могу сделать человеку больно.
Оливер с удивлением взглянул на Родди.
— Ты имеешь в виду Викторию?
— Она очень ранима.
— Она к тому же умна.
— Голова и сердце — две разные вещи.
— Рассудок и чувства?
— Пусть так.
— Я не могу связать себя, — сказал Оливер.
— Ты уже связал. У тебя ребенок.
Оливер потянулся за сигаретами. Прикурил одну от щепки, зажженной от огня в камине. Когда она разгорелась, он бросил щепку в огонь.
— Не слишком ли поздно читать мне отцовские нравоучения?
— Еще можно все изменить.
Они встретились взглядом, и Родди увидел в бесцветных глазах Оливера знакомый холодок. Оливер снова заговорил, но лишь для того, чтобы сменить тему.
— Ты не знаешь, где Виктория?
Таким образом он дал понять, что разговор окончен. Родди вздохнул.
— Она повела Томаса на прогулку.
Оливер встал.
— В таком случае пойду поищу ее. Расскажу последние новости.
Он вышел из комнаты, сбежал по деревянной лестнице и хлопнул входной дверью. Его шаги отдавались звонким эхом в мощенном булыжником конюшенном дворе. Родди так и не удалось узнать о намерениях Оливера. Он подозревал, что только все напортил, лучше бы ему помалкивать. Через некоторое время он опять вздохнул, поднялся с кресла и пошел наливать себе долгожданный джин с тоником.
На пути из березовой рощи Виктория увидела, как из-под арки конюшенного двора появился Оливер и пошел по гравиевой дорожке вдоль дома. Он курил сигарету. Только она хотела окликнуть его, как он заметил их с Томасом и направился прямо по траве им навстречу.
Томас, который устал еще на полпути к дому, восседал на закорках у Виктории. Увидев приближающегося Оливера, Виктория наклонилась и спустила Томаса на землю. Он побежал вперед и добежал до Оливера раньше нее, уткнувшись головой в отцовские колени и обнимая их ручонками.
Оливер не взял его на руки, а стоял как замороженный, дожидаясь, пока Виктория подойдет поближе.
— Где вы были? — спросил он.
— Гуляли. Мы нашли еще один ручей, правда, не такой красивый, как тот, с водопадом.
Она подошла совсем близко.
— А ты чем занимался?
— Говорил по телефону.
От прогулки и холодного воздуха щеки у нее раскраснелись, спутанные белокурые волосы развевались на ветру. Она где-то нашла полянку желтых морозников, сорвала пару цветков и засунула их в петлицу куртки. Оливер притянул ее к себе и поцеловал. Она пахла свежестью, холодом и яблоками. Губы у нее были мягкие и чистые, и поцелуй так же невинен, как родниковая вода.
— Кому звонил?
— Не я звонил, мне позвонили.
— Кто?
— Мой агент.
Он отпустил ее и наклонился, чтобы отцепить Томаса от своих колен. Они направились к дому, но Томас запротестовал. Поэтому Виктории пришлось вернуться и взять его на руки. Догнав Оливера, она спросила:
— И что он сказал?
— Сообщил хорошие новости. «Гнутый грош» поедет в Лондон.
