Она остановилась как вкопанная.
— Оливер! Это же изумительно.
— Я тоже завтра еду в Лондон.
Она изменилась в лице.
— Я уезжаю и оставляю вас с Томасом здесь.
— Ты шутишь.
Он рассмеялся:
— Не надо устраивать сцены, дурочка. Я вернусь на следующий день.
— А почему мы не можем поехать с тобой?
— Какой смысл ехать в Лондон на один день? В любом случае, я не могу говорить о делах, когда вы с Томасом все время вертитесь у меня под ногами.
— Но мы не можем остаться здесь без тебя!
— Почему?
— Я не хочу, чтобы ты меня здесь бросил.
И тут Оливер разозлился. От добродушного поддразнивания он перешел к раздраженному ворчанию.
— Я не бросаю тебя здесь. Я просто уезжаю в Лондон на сутки. Улечу и прилечу. А когда вернусь, мы упакуем вещи, сядем в машину и поедем обратно на юг. Вместе. Ну что? Теперь ты счастлива?
— А что я буду делать без тебя?
— Думаю, жить. Это не так уж трудно.
— Но мне очень неловко перед Родди. Сначала мы свалились ему как снег на голову, а теперь…
— С ним все в порядке. Он рад, что вы с Томасом погостите еще день-два. А насчет того, что мы свалились ему на голову, так он совсем не хочет, чтобы мы уезжали. Как только мы уедем, ему придется вернуться к реальности, а этого ему совершенно не хочется.
— Как тебе не стыдно так говорить о Родди.
— Это ужасно, но это правда. Да, он обаятельный, забавный, прямо персонаж со страниц комедии тридцатых годов типа Раттигана в молодости. Но я сомневаюсь, что ему в жизни хоть раз приходилось совершать какой-нибудь поступок.
— Он воевал. Всем, кто был на войне, приходилось совершать поступки. Именно для этого они там и были.
— Я имею в виду поступки в личной жизни, а не в области национальной безопасности. Когда нельзя укрыться от решения вопросов за бутылкой бренди.
— Знаешь, Оливер, терпеть не могу, когда ты начинаешь так говорить. Но все равно не хочу, чтобы ты уезжал и оставлял нас с Томасом здесь.
— Мне пора.
Виктория промолчала. Он обнял ее за плечи, наклонился и поцеловал в макушку.
— И, пожалуйста, не дуйся. Во вторник приедешь на «вольво» встречать меня. А если при этом еще и очаруешь меня, так и быть, приглашу тебя на ужин в Инвернессе, закажем бараньи потроха и чипсы, а потом будем плясать народные шотландские танцы. Захватывающее предложение, как считаешь?
— Не уезжай, пожалуйста.
На этот раз она улыбалась.
— Не могу. Дело есть дело. От этого зависит мой успех, а расставанием с тобой я всего лишь расплачиваюсь за успех.
— А стоит ли?
Он снова поцеловал ее.
— Знаешь, в чем твоя беда? Ты не умеешь быть счастливой.
— Неправда.
— Знаю, что неправда, — уступил он.
— Здесь я была счастлива.
Виктория смутилась, втайне надеясь, что Оливер скажет то же самое. Но он промолчал. Она перекинула тяжеленного Томаса с руки на руку, и они молча пошли к дому.
13. ПОНЕДЕЛЬНИК
Стоя на верхней площадке лестницы, Родди окликнул Викторию.
Виктория, которая все утро гладила рубашки и носовые платки Оливера, разбирала носки и свитера и теперь укладывала вещи в чемодан, выпрямилась, оторвавшись от дела, отбросила с лица прядку волос и открыла дверь спальни.
— Я здесь!
— Поднимайся сюда. Здесь Джон и Оливер. Мы решили пропустить по стаканчику.
Было почти половина первого, стоял ясный холодный день и ярко светило солнце. После обеда Родди и Оливер собирались ехать в аэропорт. Четверть часа назад Эллен увела Томаса, чтобы подготовить его к обеду, потому что сегодня обед будет особым — Эллен готовила его вместе с Джесс Гатри — и стол накроют в большой столовой Бенхойла. Так решила Эллен. Она всегда придерживалась того мнения, что человек, отправляющийся в поездку, даже короткую, должен плотно поесть, и Оливер, очевидно, не был для нее исключением. Вот почему она и Джесс все утро трудились на кухне не покладая рук. Из большого дома доносились аппетитные запахи, отчего создавалось впечатление, будто предстоит что-то важное, и в воздухе витало предвкушение какого-то праздничного события наподобие дня рождения или последнего праздничного дня.
Сверху, из гостиной Родди, до Виктории доносились приглушенные голоса мужчин. Она закрыла чемодан и защелкнула замки. Потом подошла к зеркалу, причесала волосы, обвела взглядом комнату, чтобы удостовериться, что ничего не забыла, и пошла наверх к собравшимся там мужчинам.
День был ясный и солнечный, и потому мужчины собрались не вокруг камина, а у огромного окна. Оливер и Родди сидели на диване спиной к свету, а Джон Данбит — на стуле, взятом от письменного стола. Увидев Викторию, Родди сказал:
— Вот и она. Иди сюда, мы тебя ждем.
Джон встал и отодвинул стул в сторону, чтобы дать ей пройти.
— Что будешь пить?
Подумав, она сказала:
— Пожалуй, ничего. Мне что-то не хочется.
— Да ладно, — сказал Оливер. Он вытянул свою длинную руку и обнял ее. — Не ломайся. Ты все утро трудилась, собирая мои вещи. Ты заслужила стаканчик.
— Ну, ладно.
— Что ты хочешь? Я принесу.
Все еще в объятиях Оливера, она посмотрела на Джона и сказала:
— Может быть, светлое пиво?
Он улыбнулся и направился в кухню, чтобы взять из холодильника банку пива.
Но едва он успел ее открыть и вылить в стакан, как раздался звук открывшейся двери, и до них долетел голос Эллен; она сообщила, что обед готов и уже на столе и что он простынет и станет невкусным, если они не придут сию же минуту.
— Черт бы ее подрал, — тихо сказал Родди, но делать было нечего, и все они, каждый со своим стаканом, спустившись по лестнице, направились через двор к большому дому.
Столовая была залита солнцем, большой стол накрыт белой скатертью. На буфете стоял дымящийся ростбиф, блюда с горячими отварными овощами стояли на плитке; проголодавшийся Томас уже сидел в нагруднике в старом детском стуле, который Джесс Гатри притащила из бывшей детской.
Эллен, с трудом передвигая больные ноги, ходила вокруг стола, указывая, кому где сесть, жалуясь, что ростбиф остывает, и ворча, что нет смысла готовить вкусную еду людям, которые не могут прийти к
