Переехав старую границу СССР около станции Шепетовка, поезд вошел на территорию Западной Украины, до 1939 года, принадлежавшей Польше.
С момента перехода на территорию быв. Польши обстановка в корне изменилась. Была сразу же усилена охрана эшелона. На стоянках, по вечерам, стали запрещать удаляться от вагона. Прошли еще сутки и поезд, все ночи, стал простаивать на станциях, двигаясь дальше лишь после наступления рассвета. Это объяснялось тем, что все леса кругом буквально кишели антисоветскими партизанами, без церемонии, по ночам, спускавшими под откос, проходившие воинские эшелоны, поезда с военными грузами и т. д. Было объявлено, что ввиду того, что на территории, которую мы проезжали, орудуют шайки «бандитов», необходимо соблюдать особую осторожность.
Но с нами ничего не случилось и на пятый день езды, по территории Западной Украины, поезд ночью подошел к станции, лежащей недалеко от линии фронта — конечному пункту нашего путешествия.
Была свежая, безлунная, весенняя ночь. В полной тьме, почти на ощупь, мы спешно разгружались и отходили в ближайший лес, росший около станции. Было около двух часов ночи, когда закончилась разгрузка. Мы сидели в лесу, ожидая рассвета, для того, чтобы выступить дальше по намеченному маршруту.
С запада слышалась беспрерывная канонада. Ее гул то нарастал, то затихал, сливаясь с шумом сосен, слышимом при набегавшем свежем ветре. Зарницы от артиллерийских вспышек непрерывно освещали небосклон, свидетельствуя об интенсивности огня. Шел многодневный бой в районе Ковеля, находившегося в полукольце советских войск.
Утром мы выступили походной колонной по направлению к фронту.
Стояли прекрасные, солнечные весенние дни. Снег уже совсем сошел; из под прошлогодних листьев, сильно и буйно выпирала свежая молодая трава, на деревьях набухали почки. Зеленым ковром расстилались озимые хлеба, по которым, то тут, то там, поднимались и стремительно удирали зайцы, сопровождаемые стрельбой наиболее заядлых охотников. Но сколько не стреляли из автоматов по зайцам, попаданий — почти не было.
Но, к сожалению, стрельба велась не только по зайцам…. С каждым днем увеличивалась усталость от войны и пропорционально этой усталости, росла распущенность солдат и даже офицеров. Дисциплина и без того слабая, падала все больше и больше.
Несмотря на категорическое запрещение, красноармейцы, проходя через деревни, считали «своим долгом» стрелять. Сначала — в воздух, потом — по собакам и курам. Кончилось это веселье следующим образом. Проходя мимо одного из домов и видя около него лающую собаку на цепи, какой то «весельчак», не долго думая, пустил очередь» из автомата.
Не знаю, попал ли он в собаку, но совершенно несомненно то, что часть пуль он залепил в стену хаты. Проникнув через глиняную стену, пули вошли во внутрь и одна из них попала в сердце хозяина дома, мирно сидевшего за столом. Семья подняла крик. Сбежались люди. На место происшествия прибыл комиссар батальона, начальник особого отдела и ряд других лиц. Но мертвого этим воскресить было уже нельзя Мы пошли дальше, оставя плачущую семью, проклинающую своих «освободителей».
Я не видел вообще у жителей освобожденных местностей проявлений особых симпатий к советским войскам. Не было проявлено и особой неприязни. Да, пожалуй, ее и побоялись бы высказать. Основное настроение — это внешнее равнодушие, сдержанное отношение, с большей долей недоверия и страха. «Ах, не все ли равно!» И там и здесь достаточно плохо. Мы вас не трогаем, оставьте и вы нас в покое» — вот основной смысл этого внешне-спокойного и нейтрального отношения к событиям.
Но не все относились так.
Часто под внешним равнодушием и кажущимся «нейтралитетом» скрывалось и нечто иное. Выше указывалось, что леса Западной Украины были наводнены антисоветскими партизанами. Несомненно, что они не могли действовать и существовать без поддержки местного населения, именно того, с которым встречались мы. И не случайно ходили рассказы о том, что многие партизаны приходят ночевать в те деревни, где нет в данный момент подразделений советской армии.
Утомившись долгой дорогой, мы, группа офицеров и солдат, спали на соломе, в одной из изб, небольшой деревушки, лежавшей около леса. Часовые, стоявшие ночью около избы, доложили, что несколько раз видели на опушке леса, мелькавшие огоньки. Кроме того, какая то группа вооруженных людей проходила по боковой улице деревни, но часовые не могли рассмотреть их, так как это происходило на некотором расстоянии от них. Поскольку они никого не трогали и прошли мимо, охрана не поднимала тревоги.
Утром я стоял около стены какого то сарая во дворе, поджидая упряжки лошадей в противотанковое орудие, шедшее вместе с нашим подразделением. Две пули, просвистев около моей головы, ударились в стену сарая. Еще несколько прожужжало над нами…. Стреляли из лесу, находившемуся от нас в трехстах метрах. Наши пулеметчики дали короткую очередь, из ручного пулемета, по опушке леса. Обстрел прекратился.
Среди белого дня — полк был неожиданно обстрелян ружейным и пулеметным огнем. Огонь велся из лесу, лежавшем в двухстах метрах от шоссе, по которому двигалась колонна. Нападение было столь неожиданным и интенсивным, что вызвало замешательство. Появились раненые и убитые….
Обстрел усиливался…. На опушке леса показалась группа вооруженных всадников; круто повернув лошадей, они скрылись среди деревьев.
Четвертая рота, развернутая цепью, полукругом охватывая выступавшую опушку леса, переползая и перебегая, сближалась с противником. Разгорался настоящий бой….
Огонь из лесу внезапно прекратился. Когда четвертая рота с криком «ура» ворвалась в лес — там никого не было. Невидимый противник исчез.
Несколько дней перед этим, дивизия, возвращавшаяся с фронта, должна была вести многочасовой бой с партизанами, по всем правилам военного искусства. К концу того же дня, наш батальон расположился на ночевку в лесу. Было дано распоряжение — не допускать больше ночевок в населенных пунктах. Командование боялось предательства населения и неожиданного нападения крупных отрядов партизан.
К вечеру захолодало; небо затянуло серыми тучами и неожиданно повалил мокрый снег. Все покрылось белой пеленой Люди сидели под деревьями или под наскоро сделанными шалашами из веток и дрожали от сырости и холода.
Мне доложили, что в стороне, стоит несколько пустых деревенских домиков. Обследовав их, мы убедились, что почти все они полуразрушены. Но один из них был, более или менее, цел и в нем была даже целая плита. Взяв с собой человек: пять, солдат и пригласив наиболее близких мне офицеров и врача, мы отправились в этот дом, — решив там отдохнуть. Тщательно заперев двери и завесив окно, чтобы не проникал ни один луч света — затопили плиту, обсушились и переночевали в теплой комнате. Ночью, по очереди дежурили, прислушиваясь к каждому звуку снаружи.
Когда утром мы вернулись в батальон, нас встретил испуганный комиссар.
— Вам товарищи, видимо, очень хочется, раньше времени, сложить головы?
— Почему?…
— Вы ночевали в домах подле леса? Разве вы не понимаете, что вас могли там всех перерезать и мы даже не успели бы вам помочь! Приказываю больше подобных «номеров» не выкидывать!
Возражать было трудно.
——
Уже в 1943 году в красной армии не хватало лошадей. Автомобилей и других механических средств передвижения, для обслуживания всех нужд армии — было мало, а, поэтому, обозы и часть артиллерии двигались на лошадях.
Для пополнения советской армии лошадьми, стали привозить, так называемых, «монголок». «Монголка» — это маленькие, низкорослые, лохматые лошади, дикие табуны, которых ходили по монгольским степям. Их ловили, совершенно необъезженных доставляли в армию и использовали для военных нужд. В 1944 году вся советская армия перешла исключительно на «монголок». Что же касается обычных лошадей, то они стали редкостью и в тылу, и на фронте. В нашей дивизии весь обоз и вся артиллерия шли исключительно на «монголках». Они упорно не хотели идти в упряжи, рвали ее, не подпускали к себе людей, кусали и лягали их, постоянно останавливались, не слушались и т. д. Это было сущее мученье. Ездовые и обозные солдаты доходили с ними до исступления, но ничего сделать не могли.
