неизвестности — куда идти и, что делать и видеть, при этом, как все остальные куда то бежали, — положение странное и необычное.
Приказав оставить себе только автоматы и патроны, а все лишнее в создавшихся условиях — сложить в помещении штаба, я двинулся дальше на восток.
Лес, деревья, снова никого…. Выходим на какой то холм… Слева под ним проходит шоссе. По шоссе двигаются, в том же направлении, что и мы, какие то группы людей. Справа — гряда холмов, на которой рвутся немецкие мины.
Мы спускаемся на шоссе.
Как я и предполагал, прошедшей ночью, противник, прорвав нашу оборону, занял единственную переправу через реку и окружил нас, замкнув на востоке линию фронта.
Об опасности окружения высшее командование знало уже давно. Не имея сил отбить контрнаступление противника, который повел его на узком участке вдоль реки, оно, вместе с тем, не решалось и на отступление, боясь нарушить «знаменитый» сталинский приказ.
В результате проволочки, обе дивизии оказались в окружении. Тогда был отдан запоздалый приказ об отступлении, который окончательно погубил все дело. Если бы, окруженные дивизии продолжали держать оборону — ничего бы ужасного не случилось. Но был дан приказ отступать, хотя уже было некуда. Но приказ — есть приказ. Полки и батальоны снялись с фронта и пошли…. Когда мы приблизились к шоссе, то по нему двигался в полном беспорядке поток людей. Пехота, артиллерия, минометные роты, все перемешавшись в кучу, куда то неслось…. Какие то группы солдат пробирались вдоль шоссе по тропинкам.
Видя эту картину, я, поговорив со своими красноармейцами, отошел в сторону, для того, чтобы осмотреться и решить, что делать. Сбоку послышалась стрельба. В бинокль отчетливо было видно, как за деревней, на гребне возвышенности, появился ряд высоких фигур, быстро спускавшихся вниз и ведших огонь из автоматов. Немецкие автоматчики занимали деревню……
Неожиданно, на шоссе начали рваться снаряды. Откуда то появившаяся немецкая батарея стала обстреливать прямой наводкой, бегущих по шоссе людей.
Миг, и все, что было на дороге рассыпалось в разные стороны, бросая оружие, снаряжение, лошадей и прочее. На опустевшем шоссе остались стоять брошенные орудия, минометы, повозки. Валялись пулеметы, патроны, противогазы, шинели и т. д. Наиболее догадливые успели выпрячь лошадей и ускакать на них.
Осколки, поблизости разорвавшегося снаряда, взорвали бензиновый бак в автомобиле. Опаленный шофер, в горящей одежде, выскочил из кабины, сорвал ее с себя и, совершенно голый, с диким воем несся по дороге….
Дорога опустела. Немцы прекратили огонь. Мы огляделись….
По бокам, с обеих сторон, был противник. Сзади, из лесу, выходили группы солдат в черной форме. В бинокль можно было узнать форму частей «СС». Как выяснилось позднее, мы имели дело, с прибывшей для проведения этой операции, дивизией «СС» — «Викинг».
— Товарищ старший лейтенант, — тронул меня за рукав сержант — не пора ли нам?……
Глядите! — и он показал мне рукой в сторону. В метрах трехстах, — параллельно шоссе, медленно, как бы ощупывая местность, двигались черные рослые фигуры.
— Ну, ребята, быстро через болото — в лес бегом…. — скомандовал я и двинулся вперед.
Это был какой то марафонский бег. С трех сторон по нас стреляли немецкие автоматчики; пули свистели вокруг и, с каким то противным хлюпаньем, вонзались в болотные кочки.
Когда мы подбежали к лесу, силы у меня иссякли. Я упал на землю и с жадностью начал пить мутную болотную воду. Бежавшие со мной солдаты, подхватив, втащили меня в лес.
Немцы отстали. Мы медленно двигались по какой то лесной дороге, потом по прогалине, потом еще где то и, наконец, попали в небольшой лесок, наполненный беглецами из разбитых дивизий.
Здесь были и здоровые и раненые, представители всех частей и подразделений. Появился откуда то командир нашего полка и начал «организовывать» оборону. Внезапно налетевшие аэропланы стали обстреливать лес из пулеметов.
Через час немецкие передовые части подошли к нашему лесу. Убедившись, что он наполнен бежавшим противником, они не стали вступать в бой, а начали обтекать рощу с двух сторон, направляясь дальше на восток. Мы видели, как мимо шли немецкие тяжелые танки, артиллерия, пехота, как расхаживали по шоссе немецкие офицеры, прекрасно видевшие все, но не обращавшие на нас ни малейшего внимания.
В нашем импровизированном бивуаке творилось что то невероятное. Кто то окапывался, готовясь к «обороне», кто то, неистово ругался, «обкладывая», не стесняясь высшее начальство (и надо добавить, что совершенно справедливо); раненые стонали и требовали помощи; офицеры бегали, что то стремясь сделать; но делать было уже поздно. Командир полка ходил, стараясь уговорить солдат сопротивляться и, как то поднять их дух. Но они даже его не слушали.
Мне говорили, что командир покончил самоубийством и надо сказать, что совершенно напрасно, ибо он был абсолютно невиновен в случившемся. Кончить самоубийством давно бы следовало кому то другому, истребившему в этой войне миллионы россиян.
Видя эту угнетающую картину и понимая, что здесь кроме неожиданных эксцесса и непоправимых ошибок — ничего не будет, а сделать что либо уже было нельзя, я договорился со своими красноармейцами, что вечером, когда стемнеет, мы попытаемся покинуть лес, и отправиться дальше одни, с тем, чтобы самостоятельно, без давления всяких начальств решать самим свою судьбу: или попытаться перейти через линию фронта обратно к «своим», или сдаться в плен.
Стреляться ни я, ни кто либо другой, во всяком случае, не собирались…. Я прекрасно знал, что почти все мои красноармейцы втайне мечтают о плене и не хотят идти обратно, но боятся об этом открыто сказать. Я их превосходно понимал, но не давал понять им этого, чтобы не смущать людей, в силу сложившиеся обстоятельств, получивших, наконец, возможность без особого риска для жизни, избавиться от надоевшего им режима. Кроме того, всегда возможны были и в этой обстановке всякого рода предательства и провокации, а поэтому, надо было соблюдать максимум осторожности во всех отношениях.
Я считал правильным помочь в этой обстановке также и тем, кто хотел, по тем или иным соображениям вернуться обратно и кого иные перспективы никак не устраивали. Достаточно напомнить, хотя бы то, что среди военнослужащих было некоторое количество евреев, которым в плен к немцам, понятно, попадать совсем уже не следовало.
Поговорив с моими солдатами и предложив им присоединить к нам еще желающих действовать самостоятельно, я стал внимательно изучать карту местности, чтобы не путаться в темноте по лесам и болотам.
Вечером, в полной тьме, мы вышли из лесу. К нам присоединилось человек десять — двенадцать, так, что у меня получился целый взвод. Остальные бывшие в лесу, тоже вышли двумя группами и исчезли в темноте.
Темная! весенняя ночь……
Мы, почти ощупью, стараясь не шуметь, шли, стремясь отделиться от остатков дивизии, перейти линию восточной железной дороги и выйти к реке. Все время над нами летали немецкие разведчики и бросали снопы ракет, заставлявших нас ложиться на землю. Слышно было, как в ближайшей деревне перекликались немецкие часовые. Один из них, услышав шум от нашего передвижения — открыл огонь.
Тихо прокравшись около какой то деревни, — выходим к железнодорожному полотну……
Справа послышались голоса. Мы легли ничком на землю. В двух шагах от нас прошел немецкий патруль, не заметив нас. Немцы о чем то разговаривали и смеялись.
Помню, как до меня донеслась следующие фразы:
— Kriegen wir heute Nacht ein Dach ueber dem Kopf?
— Glaube ich nicht, heute ist der Teufel hier los, ueberall streichen die
Reste der geschlagener russischen Truppen umher!
