Венька.
— Ребята, айда на речку, — позвал Жорка Смешливый, чтобы хоть как-нибудь завершить грустный разговор. Все дружно повскакали и сбежали с крутого бугра на железнодорожную насыпь, откуда до аксайской воды было рукой подать.
Желтыми песчаными языками врезались в речку два мыса, облепленные купальщиками. Один именовался «девчачкой», другой «ребячкой». Едва успели раздеться, как к ним подошел незнакомый мальчишка лет тринадцати с наколкой на правой руке. Зеленые нагловатые глаза почему то сразу задержались на Веньке:
— Ты… шкет, давай драться.
По законам окраины отказываться от вызова не полагалось, но, желая уберечь от поражения Веньку, Петька Орлов зло сказал:
— Совесть имей, он же на полголовы тебя ниже и на четыре года младше.
— А я что, — смутился парень, — я же с ним не на две руки буду. Я его на одну левую вызываю.
— А-а, — протянул Петька, не находя веских аргументов, чтобы расстроить их поединок. — Тогда другое дело.
— Ну давай! — выкрикнул парень, и они закружились. Сцепив зубы, Венька кочетом наскакивал на противника. Незнакомый парень твердо держал слово — дрался одной левой, пряча правую за спиной. Видимо, этот неравный бой и потешная петушиная Венькина поза доставляли ему удовольствие, как и то, что несколько совсем несильных ударов противника попали ему в локоть. Взъерошенная голова Веньки и его злостью поблескивающие глазенки лишь усиливали веселое настроение парня.
— Давай, давай, — подзуживал он. Один раз Венька изловчился, подпрыгнул и тычком ударил парня в нос, да по-видимому, настолько больно, что тот замотал головой и свирепо заорал:
— Ах, ты так? Ну держись!..
И Венька моментально получил такой удар в скулу, что искры заплясали у него перед глазами.
— Хватит, что ль? — ухмыльнулся парень.
— Нет, давай еще! — азартно закричал Венька. — Чего отступаешь? Трусишь?
Но парень опустил руки и беззлобно заявил:
— Нет, я больше с тобой связываться не стану, шкет.
Петька Орлов и Смешливый отвели его в сторону и стали о чем-то шептаться. Парень слушал, огорченно покачивая головой. Потом опять приблизился к Веньке, тихо спросил:
— А это правда, что ты племянник Павла Сергеевича Якушева?
— Правда, — неохотно буркнул Венька.
Незнакомый парень подставил загорелую щеку:
— Бей! Я сопротивляться нисколечки не стану.
— Не буду, — нахмурился Венька, — это же не по правилам.
Но парень, не слушая, продолжал:
— Бей сколько хочешь. Если бы я знал, что ты племянник Якушева, пальцем бы не тронул. Любому обидчику шею бы свернул. У меня, пацан, отец тоже на Перекопе воевал, и пустой рукав вместо правой руки домой принес. Он много про твоего дядю рассказывал. Даже на одной фотографии с ним вместе. Клянусь богом! Меня Сашкой Климовым зовут. Глядишь, когда и пригожусь тебе. — Он подошел, деловито ощупал покрасневшую скулу, кратко изрек: — Надувается. Плохо. Синяк будет. От отца или матери попадет.
— А может, еще пройдет? — с надеждой спросил Венька.
Климов порылся в кармане, вытащил оттуда тяжелый красно-медный пятак, деловито протянул:
— Бери, прикладывай. Вдруг поможет? Единственное средство.
Но как ни старался Венька, а шишак от удара все надувался и надувался. Он вздохнул и поплелся домой, заранее предвидя сцену, которая его ожидает. Шагавшего рядом Жорку Смешливого в последней безрадостной надежде спросил:
— Каеш, а Каеш… синяк проходить не стал?
Жорка осмотрел его с педантичностью профессионального фельдшера и, безутешно покачав головой, даже не ответил на вопрос своего друга.
— Понимаешь, матери я не боюсь, — все поняв по его сострадательному вздоху, вымолвил Венька, — а вот отец…
— Что отец? — спросил Смешливый. — Он же у тебя добрый. Неужели бить станет?
— Нет. Он меня никогда не бьет. А вот причитать как начнет, так уж лучше бы побил. «Ах, Венечка, Венечка, у тебя тут кровь, — передразнил он отца. — Еще бы на сантиметр выше тебя ударили, и без глаза бы остался, циклопом на всю жизнь. Давай поскорее тебе йодом смажем». А йод, Жорка, ты знаешь, как щиплет…
— Зачем же на синяк йод? — рассудительно осведомился Смешливый. — Йод на открытую рану лить надо.
— В том-то и дело, — вздохнул Венька. — Но мой отец считает себя великим лекарем. У него в коридорчике стоит целая тумбочка с пузырьками и мазями, ватой и бинтами. Чуть простудился: «Венечка, пей горячее молоко, а я тебе туда две капли йода из пипетки капну». На гвоздь напоролся — тоже йод да ихтиолку на царапину.
— А если живот схватит и на горшок потянет? Тогда тоже йод?
— Тоже, — согласился Венька, и мальчишки расхохотались. — Эх, если бы меня мать одна встретила, — мечтательно заключил он, издали завидев крышу своего дома. Но и этой его надежде не суждено было сбыться. Оказалось, что отец по каким-то причинам возвратился из техникума очень рано.
— Где это ты запропал? — окликнул он сына, не выходя из кабинета. — Мой, пожалуйста, руки — и марш за стол. Мама уже суп разливает.
Венька стремглав бросился к умывальнику, а затем на кухню, где они обычно обедали, когда не было гостей. Тарелки с дымящимся фасолевым супом уже стояли на клеенке. Вошла мать, неся в руках блюдо с котлетами и жареным картофелем, весело осведомилась:
— Проголодался небось, Венечка. Твоя Мурза оказалась великолепной собакой. Уж такая ласковая да понятливая. Отец считает, что ее по ночам надо сажать на цепь, чтобы злее была.
Венька предусмотрительно сел в тесный угол под единственную икону, с которой безмолвно смотрел бледно-восковой апостол Павел. Ее присутствие в семье неверующих Якушевых объяснялось очень просто. Икона эта когда-то принадлежала матери Александра Сергеевича Наталье Саввишне и осталась как память.
Все были голодны, и ложки очень быстро застучали по дну тарелок. Говорили о всяких пустяках. У отца проштрафился какой-то студент, и тому был поставлен неуд, мать сокрушалась, что зря отвела во дворе целую грядку под арбузы и, судя по всему, урожая не будет. «Кажется, ничего не заметили, — обрадованно подумал Веня. — После обеда сразу лягу в постель, скажу, подремать захотелось. А к вечеру синяк и пройдет».
— Мама, — просительно заговорил он, — можно, я кисель с вами кушать не буду? Я уже супом и котлетами объелся.
— Можно, — спокойно ответила мать, а отец как-то внимательно посмотрел на него и прищурился.
— Можно, сынок, — согласился он. — Но прежде чем покинуть весьма скучное общество своих родителей, не сумеешь ли ты ответить на один вопрос?
— На какой, папа? — насторожился Венька.
— Поведай нам, отчего в этой комнате стало столь светло.
— Это оттого, что за окнами лето.
— А еще почему?
— Не знаю, — заерзал на стуле Венька. — От солнца, наверное.
— А по-моему, не столько от солнца, сколько от фонаря, который в данное время так ярко освещает паше жилище.
— От фонаря… Шутишь, что ли? Про какой фонарь ты говоришь?
— А про тот, сынок, — ехидно улыбнулся отец, — который так уютно устроился под твоим правым
