— Откуда знаешь, негодник? — растерянным голосом спросил отец, прижимая к белому летнему пиджаку перевязанный шпагатом узелок. — А вот и не купил.
— Ну да, — усомнился Венька, — а сверток?
— Это я ноты новые приобрел, чтобы тебя своим пением по утрам оглушать, — ухмыльнулся отец.
— А вот и обманываешь! — вскричал сын. — Давай я развяжу узелок и выведу тебя на ясную воду.
— Люди говорят «на чистую», — поправил Александр Сергеевич.
— На ясную лучше, — настаивал Венька, и они зашагали к дому.
Когда флейта была собрана, мальчик дрожащими руками взял ее у отца, и глаза его заблестели от радости.
— Ну, принимай подарок, будущий заклинатель змей, — торжественно объявил отец.
— А как в нее дуть, папа? — сконфуженно спросил мальчик.
Отец показал. Венька взял флейту в руки, припал к ней губами и после долгих усилий извлек длинный нечленораздельный звук, Александр Сергеевич поморщился, как от зубной боли.
— Боже мой! Да не так же, не так. Если ты дальше этого звука не продвинешься, то ни змей заклинать не научишься, ни крыс в горы не уведешь, как тот старичок аптекарь.
Отец взял несколько высоких и низких звуков, пробежал крупными пальцами по флейте, то зажимая на ней одни отверстия, то открывая другие, и она неожиданно заиграла бодрую, всем им так хорошо известную маршевую песню: «Мы — кузнецы, и дух наш молод…»
Мать, с руками, выпачканными в муке, примчалась с кухни, и ямочки засияли на ее лице;
— Венечка, да у тебя же так хорошо все получается…
— Пока что у одного меня, — мрачно поправил ее отец. — Ну посмотри, как это делается, ведь это же так просто.
Венька присмотрелся к движениям отцовых пальцев и, вновь получив в свои руки флейту, воспроизвел их в том же порядке.
— Ура! — закричал Александр Сергеевич. — Посмотри, Наденька, он уже делает первые успехи. Подожди немного, и в нашем сыне проснется музыкальный слух, как великая русская силушка в Илье Муромце, который, если верить былине, много лет сиднем просидел на печи.
Но радость отца была преждевременной. Музыкальный слух в Веньке так и не проснулся. Добросовестно зазубрив, как надо играть «Мы — кузнецы, и дух наш молод», дальше он не пошел. Слова «куем мы счастия ключи» оказались уже за гранью его возможностей. На другой день рано утром отец отправился в техникум, а Венька вышел во двор и во всю силу своих легких стал выдувать из флейты то единственное, что ему удавалось. То в одном, то в другом конце двора то и дело раздавалась одна и та же мелодия.
— Смотри, Венечка, — крикнула ему мать, хлопотавшая возле летней печки, — на улицу с флейтой не выходи! Инструмент дорогой, а испортить его так легко.
Однако не прошло и десяти минут, как у калитки по ту сторону забора собрались все его аксайские дружки, и он услышал вкрадчивый голос Петьки Орлова:
— Вень, а Вень, выйди на улицу, музыку свою покажи. Очень всем охота на флейту твою посмотреть.
Он отрицательно замотал головой:
— Нельзя, уж очень вещь дорогая, а вы не знаете, как с ней обращаться, и сломать можете, — заявил он категорически.
— Да мы не сломаем, — жалобно протянул Олег, — выдь.
— Нельзя, — насупившись, повторил Якушев.
Тогда за забором поднялось несколько кулаков, и он услыхал сердитый выкрик Кольки Карпова:
— Ну, подожди, флитригон проклятый. Вот только выйди за порог… Мы твою дудку о голову твою разобьем!..
Веньке стало не по себе оттого, что среди воинственно поднятых кулаков был и кулак его лучшего друга Жорки Смешливого. Он вздохнул и подумал о том, как плохо сделал, что не показал ребятам этот дорогой и непонятный музыкальный инструмент, к которому его душа успела так быстро охладеть.
В субботу Надежда Яковлевна ушла с обоими сыновьями на рынок, оставив в одиночестве мужа. Александр Сергеевич растворил все окна, и солнце, успевшее уже набрать силу и высоко подняться над займищем, наполнило комнаты веселым приветливым светом. Отложив в сторону мундштук с недокуренной астматоловой папиросой, Александр Сергеевич увлеченно вчитывался в пожелтевшие страницы «Одиссеи». Греческий текст легко ему давался в это утро, но к словарю все равно то и дело приходилось обращаться.
Увлеченный своим занятием, он не сразу обратил внимание на осторожный стук в дверь и прислушался лишь после того, как этот стук повторился несколько раз. «Кто бы это мог быть?» — настороженно подумал он. Нашарив босыми ногами шлепанцы, Якушев поспешил в коридор и, не открывая окованной толстым железным листом парадной двери, сиплым от одышки голосом спросил:
— Кто там?
— Отоприте, пожалуйста, Александр Сергеевич, — раздался неуверенный голос.
Днем на Аксайской почти никогда не грабили, поэтому хозяин дома без колебаний сбросил засов и цепочку, потянул на себя потускневшую от времени медную ручку и замер от удивления: на пороге в светлой рубашке, подпоясанной тонким кавказским ремешком со множеством сверкающих насечек, в белых, старательно отутюженных брюках стоял плечистый молодой парень. В огромной руке свернутая трубочкой тетрадка казалась безнадежно затерянной.
— Я к вам по делу, Александр Сергеевич, — смущенно пробасил неожиданный гость. — Вы меня наверняка не знаете.
— Да как же не знаю, — рассмеялся Якушев, вглядываясь в бровастое лицо и колечки спадающих на загорелый лоб волос. — Вас вся округа знает, а мои ребятишки души в вас не чают. Слышите, как во дворе их любимица Мурза лает? Это она благодаря вам у нас оказалась. А о других ваших подвигах я уж и не говорю.
— Да уж какие там подвиги…
— Ладно, ладно, Ваня Дронов, выкладывайте лучше, в чем дело.
Помощь ваша нужна, Александр Сергеевич. Задачка не решается.
На лбу у Якушева вспухли бугристые складки.
— Задачка? — пробормотал он удивленно. — Какая такая задачка, позвольте вас спросить?
— Да по алгебре, — помялся сосед. — У нас вечером консультация, а у меня не сходится. Я же на рабфак поступаю.
— Как так на рабфак? — отступил в глубь коридора Якушев. — Насколько мне известно, вы же кузнецом на заводе Фаслера трудитесь.
Дронов смутился еще более:
— Так ведь это же днем, а подготовительная группа на рабфаке занимается вечером. Вот как, стало быть.
— Ну-ну… тогда пройдемте, — пригласил его Александр Сергеевич.
В кабинете сразу стало тесно оттого, что туда вошел огромный плечистый Дронов. Он сел у заваленного книгами, чертежами, пузырьками с тушью и лекарствами письменного стола и застыл в положении, о каком говорят «словно аршин проглотил». Боясь прикоснуться к зеленому сукну, он неловко держал на коленях тяжелые руки и неотрывно смотрел на книжные полки.
— Книг-то сколько! — вырвалось неожиданно у него. — А вот на верхнем ряду корешки запыленные.
— Не дотягиваюсь, ростом не вышел, — как-то беззащитно усмехнулся Александр Сергеевич. — Да вот и астма препятствует.
Дронов увидел на уголке письменного стола скомканную серую суконную тряпочку, догадался, что именно ею вытирает Якушев пыль, и, не спрашивая разрешения, взял. Почти не поднимаясь на носках, он старательно протер корешки книг на самой верхней, недоступной хозяину полке. Александр Сергеевич с
