— Ну и как? — с натугой спросил Майкл.
— Ничего не выйдет, — ответил Ник. — Не получится!
— Да? — Майкл нагнулся и шепнул машине. — Ну же. Ну!
Ник бросил Майклу через плечо какую-то картонную карточку.
— Что это? — спросил Майкл.
— Техпаспорт. Мой «универсал» за твой «кадиллак».
— Ого, ого, — произнёс Аксел, не отрывая взгляда от телеграфного столба.
Майкл и глазом не моргнул:
— У тебя сегодня счастливый день?
— У меня всегда счастливый день.
— Сейчас воткнёмся, — прошептал Аксел, упираясь руками в приборную доску.
Майкл даже привстал, нажимая на газ. Он надавил рукой на сигнал и метнулся влево, слегка зацепив боком грузовик и увернувшись от столба буквально на волосок. Затем вновь вывернул на тротуар, выскочил перед грузовиком и снова вернулся на дорогу.
— О, Господи! — с облегчением выдохнул Ник.
Майкл крутанул влево и ударил по тормозам. «Кадиллак» пролетел между встречными машинами, развернулся несколько раз и остановился, брызнув грязью на окна с вывеской «Бар Джона Уэлча».
Грузовик пронёсся мимо, ревя сиреной, шофёр грозил им кулаком, а лицо у него было перекошено от гнева.
Стив, Ник и Стэн весело болтали на заднем сиденье.
— Ети твою в корень, — сказал Аксел и показал фигу вслед удалявшемуся грузовику.
Майкл вернул Нику техпаспорт:
— Получилось бы нечестно. Тебе нужно было дать фору. Ты ведь предлагал живые деньги за верное дело. — И он слегка улыбнулся Нику.
— Верных дел не бывает, — ответил Ник.
Зал торжественных мероприятий располагался в старом белёном здании с высокими арками окнами. Стены главной комнаты, длинной и прямоугольной, с небольшой эстрадой, были разрисованы пасторальными сюжетами: пасущиеся на лугах коровы, островерхая церквушка зимой, горные пейзажи. У входа стоял стенд с трофеями, похвальными грамотами и фотографиями молодых людей в форме прежних времён, обнимающих друг друга, сидящих около пушек, снимками танков на фоне руин каких-то зданий. На сцене с потолка свисал большой американский флаг.
Над нею красовались большие увеличенные фотографии Майкла, Стивена и Ника.
Волосы у них были очень короткие, лица тоньше и моложе, чем сейчас. То были выпускные фотографии из школьного альбома. Печатными буквами над фотографиями сделана надпись: «С честью служим Богу и Отечеству».
Двое седовласых мужчин стояли на стремянке и держали красно-бело-голубую ленту, которую пытались приладить к рамкам фотографий.
Двое других старичков, сухоньких, с узловатыми пальцами и в очках, смотрели снизу на первых. У одного одно стекло было тёмным.
— Повыше, пожалуй, — произнёс старик с тёмным стеклом. — Как по-твоему?
Его товарищ согласился:
— Повыше.
Мужчины на стремянке подняли ленту выше.
Группа седых женщин расстилала белые бумажные скатерти на столах, установленных на козлах, и расставляла раскладные стулья.
— Ближе к портрету Стивена, — сказал ветеран с тёмным стеклом.
Его приятель произнёс:
— Чуть пониже, пожалуй. Что ты скажешь?
— Пониже.
— Да, чуть пониже, — сказал первый мужчина.
Старики на лестнице опустили ленту. Открылась входная дверь, и внутрь ворвался поток холодного воздуха с вихрем снега. Вошло с полдюжины закутанных шарфами женщин лет по пятьдесят-шестьдесят, одетых в тяжёлые тёмные пальто, в галошах.
Две из них несли высокий слоёный свадебный пирог, на котором стояли фигурки жениха и невесты. Ещё одна женщина суетилась около, опекая их.
— Осторожнее.
— Смотрите под ноги.
— Не опрокиньте.
Они отнесли пирог к столу в центре комнаты, поставили его и отступили назад полюбоваться. Старики-ветераны и остальные женщины тоже подошли.
— Прекрасно.
— Ох, мне даже плакать хочется!
— Повезло им, что у них такой пирог.
Вновь пришедшие топали ногами, стряхивая снег с сапог, хлопали в ладоши и терли щеки. Вдруг старшая покачнулась и упала. Кто-то подал стул. Её усадили, расстегнули пальто, сняли перчатки и сапоги, стали растирать руки и ноги.
— Вот. Это поможет. — Одноглазый принёс рюмку вина.
Женщина взяла её, мгновенье подержала перед носом, нюхая, и закачалась на стуле взад и вперёд, приговаривая:
— Ах, ах. Такое холодное.
Она подняла рюмку к губам, наклонила голову и выпила все до дна несколькими шумными глотками.
— Так-то лучше, — произнесла она, широко ухмыльнувшись. — Так-то гораздо лучше.
Анджела пришла к Стивену рано утром, с чемоданами и небольшой картонной коробкой, наполненной безделушками и сувенирами детства. Отец Стивена умер несколько лет назад. Стивен был младшим ребёнком в семье и единственным, оставшимся жить дома. Поскольку Анджела была старшей из пятерых детей, и так как дом у неё был переполнен, решили, что переедет она к Стивену и будет жить с его матерью, пока он не вернётся со службы.
Комната была плохо освещена, обои старые и выцветшие. Анджеле это вовсе не нравилось, и она надеялась, что ей удастся заполучить другую комнату.
Но дело было не в комнате. Анджела была достаточно наблюдательной, чтобы понять это. Всё было не так в этом доме: запахи, к которым она не привыкла, повороты в коридорах, которые ей были внове, непривычные по форме подушки на диванах. Всё было не так. Всё незнакомо. И ещё — она была беременна. Она была напугана, расстроена и в полном смятении.
Анджела уже в свадебном платье. Она приподняла вуаль и пошла посмотреться в зеркало.
Хороша ли?
Она попыталась посмотреть на себя глазами Стивена, глазами его матери, его друзей.
Её охватило сомнение.
Анджела постаралась задержать дыхание, чтобы живот не слишком выпирал. Он и так уже стал довольно округлым. Ничего не вышло.
— О, Господи! — воскликнула она.
Позабыв про живот, она посмотрела сама себе в глаза.
— Да, — искренно произнесла она.
Покачала головой, на мгновенье зажмурила глаза, снова открыла их.
— Да, — сказала она с затаённой страстью.
Нахмурилась.
— Да, — робко, лукаво выдохнула она.
Глубоко вздохнула.
— Да, ох, да, да, да. Ох!
