Пятый ребенок

– Ну же, Бен, – язвительно сказала медсестра. – Это совсем ни к чему.

Гарриет велела Бену сесть и дожидаться ее: она скоро вернется. Бен встал позади стула и стоял начеку, не сводя глаз с медсестры.

И вот Гарриет сидит напротив искушенной женщины-профессионала, которой сказали – Гарриет в этом не сомневалась, – что пациентка – неразумная тревожная мамаша, которая не может справиться со своим пятым ребенком.

Доктор Джилли сказала:

– Я сразу перейду к сути дела, миссис Ловатт. Проблема не в Бене, а в вас. Вы не слишком любите его.

– О господи! – вспылила Гарриет. – Опять!

Голос у нее был брюзгливый, плаксивый. Гарриет смотрела, как доктор Джилли записывает ее реакцию.

– Вам это сказал доктор Бретт, – продолжила Гарриет. – А теперь вы повторяете.

– Ладно, миссис Ловатт, вы скажете, что это неправда? Должна заметить, что, во-первых, это не ваша вина, и, в вторых, это не редкость. Мы не можем выбрать, что и выпадет в лотерее – так и с зачатием детей. К счастью к несчастью, мы не можем выбирать. И прежде всего вы не должны себя винить.

– Я не виню себя, – сказала Гарриет. – Хотя и не думаю, что вы мне поверите. Но это дурная шутка. С тех пор как родился Бен, я постоянно чувствую, что меня в этом винят. Я чувствую себя преступницей. Меня все время заставляют думать, что я преступница.

В этой жалобе – надрывной, но Гарриет уже не могла изменить тон – изливались годы ее страданий. Доктор Джилли сидела, опустив взгляд.

– Поистине удивительно! Никто ни разу не сказал мне, никто, никогда: «Какая вы умница, что родили четырех великолепных, нормальных, умных симпатичных детей! Это такой подвиг. Вы молодец, Гарриет!» Не кажется ли вам странным, что никто ни разу не сказал так? Но с Беном – я преступница!

Не спеша проанализировав слова Гарриет, доктор Джилли спросила:

– Вас возмущает тот факт, что Бен не умен, верно?

– Господи, – воскликнула Гарриет свирепо. – Да что ж такое!

Две женщины пристально посмотрели друг на друга. Гарриет вздохнула, давая своей ярости утихнуть; доктор сердилась, но не показывала этого.

– Скажите, – продолжила Гарриет, – вы считаете, что Бен во всех отношениях совершенно нормальный ребенок? В нем нет ничего странного?

Он в пределах нормы. Как мне сказали, он не очень хорошо успевает в школе, но отстающие дети часто наверстывают позже.

– Не могу поверить, – сказала Гарриет. – Слушайте, ну сделайте хоть что-то – ну, окажите мне услугу! Попросите сестру привести его.

Доктор Джилли подумала, потом сказала несколько слов в селектор.

Они услышали, как вопли Бена: «Нет, нет!» – и увещевания сестры.

Дверь отворилась. Появился Бен: медсестра подталкивала его в комнату. Дверь закрылась за ним, и Бен прижался к ней спиной, сверкая глазами.

Стоял, выставив плечи вперед, согнув колени, будто собирался куда-то прыгнуть. Маленькая, плотная и коренастая фигура с большой головой, желтая щетка жестких волос, что росли от двойной макушки, спускаясь низко по тяжелому узкому лбу. Плоский, расширяющийся книзу нос со вздернутым кончиком. Мясистые и изогнутые губы. Глаза как два тусклых камня. И в первый раз Гарриет подумала: ведь он не выглядит как шестилетний ребенок, он будто намного старше. Его даже можно было бы принять за маленького мужчину, совсем не ребенка.

Доктор Джилли смотрела на Бена. Гарриет наблюдала за обоими. Потом доктор сказала:

– Ладно, Бен, теперь выйди. Мама придет к тебе через минуту.

Бен стоял, окаменев. Доктор Джилли снова включила связь, открылась дверь, и Бена утащили за порог; он рычал.

– Скажите мне, доктор Джилли, кого вы видели?

Доктор Джилли приняла подозрительную обиженную позу; она подсчитывала, сколько времени осталось до конца беседы. И не отвечала.

Гарриет сказала, понимая, что все бесполезно, – только потому, что хотела, чтобы это было сказано и услышано:

– Ведь он не человек, так?

Внезапно, неожиданно, доктор Джилли дала выход тому, что думала. Она выпрямилась, тяжело вздохнула, закрыла лицо ладонями и провела ими вниз, и так сидела, закрыв глаза, кончики пальцев на губах. Это была красивая женщина средних лет, которая умела распоряжаться собственной жизнью, но на мгновение в ней промелькнуло несертифицированное и неузаконенное страдание, и она стала будто немного не в себе, даже как будто пьяна.

Потом она решила отречься от того, в чем Гарриет увидела момент истины. Доктор уронила руки и шутливо спросила:

– Инопланетянин? Из космоса?

– Нет. Ведь вы же видели его, да? Как знать, какие породы людей – то есть расы – существ, не похожих на нас когда-то жили на этой планете? В прошлом, понимаете? Ведь мы этого не знаем, правда? Откуда известно, что гномы, эльфы и гоблины, и все прочие не жили тут на самом деле? Не потому ли о них рассказывают легенды? Они в самом деле существовали, когда-то… Ну, как мы можем знать, что их не было?

– Вы думаете, Бен – атавизм? – спросила доктор Джилли серьезно. Таким голосом, будто как следует приготовилась обдумать эту мысль.

– Мне это кажется очевидным, – сказала Гарриет.

Снова пауза, доктор Джилли рассматривала свои ухоженные руки. Потом вздохнула. Подняла взгляд и посмотрела в глаза Гарриет: «Если это так, что я, по-вашему, должна делать?»

Гарриет не сдавалась:

– Я хочу, чтобы это было сказано. Чтобы это признали. Мне просто невыносимо, что этого никто никогда не скажет.

Вы понимаете, что это просто не в моей компетенции? То есть – даже если это правда. Вы что, хотите, чтобы я дала вам письмо в зоопарк: «Посадите этого ребенка в клетку»? Или отдала его на опыты?

– Господи, – сказала Гарриет, – нет, конечно. Нет.

Повисла пауза.

– Благодарю вас, доктор Джилли, – сказала Гарриет, завершая беседу традиционной формулой. Она поднялась. – Вы сочтете возможным выписать мне по-настоящему сильное успокоительное? Бывают моменты, когда я не могу справиться с Беном, и мне нужно какое-то средство.

Доктор написала что-то. Гарриет взяла листок. Поблагодарила. Попрощалась. Пошла к дверям и оглянулась. На лице доктора она увидела то, что ожидала: в остановившемся мрачном взгляде отразились чувства этой женщины – ужас перед нечеловеческим, нормальное неприятие того, что лежит за границами человеческой природы. Ужас перед Гарриет, породившей этого Бена.

Бен был в маленькой комнате: забился в угол, не моргая таращился на дверь, из которой вышла Гарриет. Дрожал. Люди в белом, белые халаты, комната, где пахнет лекарствами… Гарриет поняла, что, сама того не желая, разбудила его страхи. Если будешь плохо себя вести, тогда…

Он покорился. Жался к Гарриет; нет, не как ребенок к матери, а как испуганный пес.

С тех пор каждое утро Гарриет давала Бену дозу успокоительного, которое, впрочем, почти не действовало на него. Но Гарриет надеялась, что таблетки затормозят его хотя бы до окончания занятий, пока он не рванет с Джоном на мотоцикле.

Вскоре окончился первый год пребывания Бена в школе. Это означало, что они все могли жить по- прежнему, делая вид, что ничего особенно плохого не происходит, Бен просто «трудный ребенок». Он ничему не учится – ну так масса детей ничему не учится: они отбывают время в школе, и все.

Под Рождество Люк написал, что хочет поехать к бабушке с дедушкой, которые были где-то у южных