Щеколда, когда я за нее взялся, испачкала мне пальцы ржавчиной. Яблони шуршали бурой листвой, в траве догнивало несколько сморщенных яблок, опоясанных бугристыми кольцами плесени.
И было пусто. Так же пусто, как в нечувствительно отнятой Сметанкиным квартире. И здесь тоже не было ничего моего.
Я стащил с себя черное кашемировое пальто и понтовый твидовый пиджак и переоделся в свитер и вельветовые штаны. Позвонил в регистратуру. Мне сказали, что Блинкин Александр Яковлевич помещен в палату интенсивной терапии и чтобы я позвонил утром, после обхода.
Включил компьютер и посмотрел слово «байховый». Оказалось, «от китайского бай хуа, белый цветок. Название едва распустившихся почек чайного листа, одного из компонентов чая, придающих ему аромат и вкус. Также торговое название рассыпного чая, выработанного в виде отдельных чаинок».
Кто бы знал. Я думал, это искаженное «байковый». Ткань такая, одним словом.
Она забыла зубную пасту и щетку. И какой-то крем, никогда не понимал, зачем им столько странных смешных баночек. В сток душа набился ком черных волос, и я, преодолевая отвращение, выковырял его оттуда.
Я сварил кофе и поджарил тосты. Сгрыз их, сидя в кухне и глядя в окно. Паук между рамами кончил плести паутину и куда-то ушел. Я не знал, ложатся ли пауки в зимнюю спячку, но на всякий случай решил, что да.
Хлопнула калитка. Кто-то шел по дорожке к дому, мелькая меж уцелевшей листвы.
Я оттолкнул стул и выбежал на крыльцо.
– Я смотрю, у вас свет горит, – сказал сосед Леонид Ильич.
– Да, – согласился я.
Его черный свитер был протерт на локтях по-настоящему, а не с искусственными заплатами, как у меня. Я подумал, что ему, наверное, холодно стоять вот так, налегке, и посторонился, пропуская его.
– А где Недочка? – он озирался посреди пустой комнаты, откуда исчезли все следы ее присутствия.
– Уехала, – сказал я сквозь зубы.
– Ну да, – он задумчиво кивнул. – Я просто думал... Значит, все уже кончилось?
Я хотел ему сказать, что это не его дело, но промолчал. Подумал, что тогда он обидится и уйдет. А мне придется сидеть и ждать утра.
– Да, – сказал я, – все закончилось. Кофе хотите?
Он сказал:
– Хочу.
Я налил ему и себе еще кофе.
– Вы изменились, – сказал он.
Я вспомнил, как признавался ему, что не могу есть на людях. В тот вечер, когда появилась Рогнеда.
– Стали старше. Есть люди, которые взрослеют медленно. Это еще не худший случай. Некоторые не взрослеют вообще.
Наверное, он прав. Наверное, папа всю свою жизнь так и оставался перепуганным мальчишкой. Хвастливым подростком. Ему хотелось, чтобы пришел кто-то большой, взрослый, и уладил все его неурядицы, и спас его от одиночества и темноты. Пришел Сметанкин.
– И что вы собираетесь делать?
– Уеду, – сказал я, – искать Агарту. Мой прадедушка искал Агарту, а я чем хуже?
– Агарту? – удивился он. – Почему Агарту?
– Есть такой Иван Доржович Цыдыпов. У него остались дневники прадедушки. Так вот, он вроде организует экспедицию. По следам профессора Кржижановского.
– Не связывайтесь с ним, – сказал сосед Леонид Ильич, – нет у него никаких дневников. Это жулик. Проходимец от науки. Бывают такие.
Мне стало стыдно.
– Я пошутил. Куда я поеду? У меня отец в больнице.
– Сочувствую, – сказал он, – так ваш прадедушка ходил в Агарту?
– Вроде бы. Цыдыпов так сказал.
– Цыдыпов жулик, – повторил он, – но если так... Да, так вот Агарта. Это не просто так, вы понимаете... Все не просто так. Знаете, зачем туда так рвались нацисты? Они надеялись призвать Диониса. То есть Дионис – это позднейшее. Просто одна из ипостасей Ахилла. Хоммель об этом писал.
– Агарта в Монголии. При чем тут Ахилл?
По ногам тянуло холодом. Надо будет подрегулировать отопление.
– Ну да. В Монголии. Видите ли, немцы надеялись выйти там на связь с древними. Они полагали, что там место силы, место, где можно разговаривать с изначальными сущностями, что Ахилл может услышать их и вернуться, если как следует попросить. Забавно, верно? Столько усилий потратить на то, чтобы проникнуть в Агарту, когда место силы было у них здесь, буквально под самым носом... Вход в Аид. Здесь, совсем рядом. Они не читали Хоммеля, понимаете? Хоммель выпустил свой труд позже, в восьмидесятом. Но ведь история исследования культа Ахилла в Причерноморье насчитывает без малого двести лет. Они, впрочем, вообще не склонны были к рассуждениям. Понятное дело, рацио – это ведь не Ахилл. Рацио – это Аполлон. Древние силы, в вечной схватке между собой. Два начала. Неудивительно, что... У вас ведь скреблись под полом мыши?
– При чем тут мыши?
– Мыши – посланцы Аполлона. Лазутчики. Вы же помните, в «Илиаде» Ахилл пал именно от руки Аполлона. Вечный преследователь. Вечный враг. Он чуял, что Ахилл где-то поблизости. Вот и выслал свое воинство. Присматривать за ней.
– За ней? За кем – за ней?
– Вы что, не поняли? – Он чуть наклонил чашку, я видел, как кофейная гуща сдвинулась с места и поползла по стенке... – Кто, как вы думаете, жил тут у вас все это время? Но он зря тревожился, Аполлон, – она пришла не для того, чтобы выпустить его. Она пришла, чтобы забрать его. Он вырвался, и она пришла, чтобы его забрать.
Я молчал.
– Вам повезло. Она отнеслась к вам... по-человечески. Даже более того. Она ведь одарила вас своей благосклонностью, нет? Вы просто еще не поняли, насколько вы теперь... насколько малоуязвимы, насколько... Ну, правда, и я сделал все, что мог. Чтобы он ушел спокойно. Чтобы не натворил бед. Это страшно, когда поднимается Ахилл.
Я молчал.
Где-то там, на грани слуха, урчал мотор подъезжающей машины. Потом стих.
Он сидел спиной к окну и не видел, как спокойные люди выходят из машины, освещенные рубиновым светом задних огней, как разговаривают с толстой, в красном пуховике, Зинаидой Марковной, которая кивает толстым подбородком в нашу сторону, как открывают калитку и идут по дорожке, чуть ссутулившись из-за утреннего холода.
Я сказал:
– Мне очень жаль.
– Жаль? – удивился он. – Почему?
Мне и правда было очень жаль.
Спокойные люди поднялись на крыльцо. Один из них поднял руку к звонку, но передумал, потому что увидел меня в окне.
Я сказал:
– Извините.
И встал из-за стола, чтобы их впустить.
Он тоже сказал:
– Извините. По-моему, это за мной.
И тоже встал из-за стола.
Они были плечистыми, в одинаковых черных куртках, когда они вошли, в комнате на миг померк свет.
– Финке? – спросил один из них. – Леонид Ильич?
