следует избегать жирных и острых блюд и принимать лекарство, которое я дал.
— Хочешь чего-нибудь перекусить? Немного фруктов или вина?
«Чего тут бояться?» — подумал я и согласился. Должен признаться, что Клаудиа все больше мне нравилась. Она была не из тех женщин, что привлекают внимание с первого взгляда. Но чем дольше я смотрел на нее, тем больше мне нравилась ее непринужденная живость и легкое кокетство. Это прелестное создание дышало юной свежестью, и ее вполне можно было бы принять за дочь Квинтиллия.
Мы сидели в саду, благоухающем цветами, Клаудилла играла в мяч со своей няней.
— Ну как наши дела, Гиппо, — тихо спросила меня Клаудиа. — Он ведь встает высоко, когда ты трезв?
Я подумал, что, вероятно, ослышался, потому что уже в следующее мгновение раздался ее громкий голос:
— Тебе надо повыше подбрасывать мяч, Клаудилла, иначе твоя няня его не поймает.
Я решил сделать вид, что ничего не слышал, и сказал:
— Клаудилле идет на пользу диета и лекарство, которое я дал. Кажется, сил у нее прибавилось.
Клаудиа улыбаясь кивнула и прошептала:
— У тебя тоже, Гиппо. Тебе не стоит слишком много пить, иначе все потеряешь. Ты уже побывал в окрестностях Рима? Знаешь Остию?
— Нет, то есть да. Мы видели ее издали, когда заходили в гавань.
Она кивнула:
— Да, Остия — прекрасный городок. Недавно тетя оставила мне там в наследство маленький дом. Он стоит пустой, и нужно прибрать его, чтобы продать или сдать. Мм могли бы там увидеться.
Интересно, что за этим кроется? Я не мог забыть предостережений Протарха, и от этого испытывал неловкость.
— У тебя такой вид, как будто ты лимон съел. Что с тобой? Я тебе не нравлюсь?
— Конечно, ты мне нравишься, Клаудиа, даже очень. Но, — тут я несколько сгустил краски, — ты себе представить не можешь, как все строго у нас при дворе. Мы служим царице, а ее слово закон. Здесь, в Риме, она ничему не доверяет. О каждом своем шаге мы должны докладывать ей или кому-нибудь из вышестоящих. Во всем ей видится политика.
Большие удивленные глаза взглянули на меня:
— Но нам ведь нет никакого дела до политики, Гиппо. Ты врач, я простая женщина, нам просто приятно быть вместе, и ничего больше.
— Ну да, — вяло согласился я. Ну о чем тут было говорить? Клаудиа волновала меня. Я представил себе, как расширяются ее глаза на вершине желания, как она стонет и обнимает меня. Уже от одних мыслей фаллос мой взволновался, и я заерзал на месте, опасаясь, как бы она не заметила этого.
— Что с тобой, Гиппо?. Тебя что-то беспокоит?
— Хорошо, — сказал я, — давай попытаемся. Я скажу, что в Остии готовят ценное лекарство из рыб и водорослей, которое я хотел бы испробовать.
— Ну да! Было бы странно, если бы ты не смог ничего придумать. В следующий раз мы обсудим все подробнее.
В хорошенькое же положение я попал. Кого-нибудь все равно придется обманывать: или Протарха с царицей, или Клаудиу.
«Тебе вовсе не обязательно лгать, — нашептывал мне Эрос, или, как называют его римляне, Амур. — Скажи, что ты отправляешься в Остию, поищи и правда там лекарства, а встреча с Клаудией произойдет как бы случайно, как будто ты ничего не знал заранее».
Я последовал совету бога любви, а Протарх проявил большое понимание.
— Хорошо, Гиппо, возьми самого лучшего коня и спокойно отправляйся. Я понимаю, тебе здесь скучно: ни больных, ни женщин…
Он дружелюбно усмехнулся, и его суровое лицо смягчилось. Интересно, сколько ему было лет? Я никогда не отваживался спросить его об этом, но он служил при дворе еще во времена Авлета.
— Ах, — заметил я, — хвала богам, что у нас нет больных. А что касается женщин — тут на каждом углу лупанарий. Тот, у кого есть деньги, может запросто совершить здесь путешествие вокруг света.
— Я что-то не совсем понимаю…
— Там есть гречанки, сирийки, еврейки, девушки из Азии, Германии, Галлии, Испании, да, даже из Африки. В Риме живет множество народностей, но особенно это чувствуется в лупанарии.
— Я не особенно в этом разбираюсь. Мне еще никогда не требовались проститутки. Ну хорошо, Гиппо, я сообщу царице о твоем отъезде. Вообще, к празднику Марса в конце мая в Рим вновь возвращается Марк Антоний. Царица хотела бы устроить в его честь симпосий. Некоторое время он был у Цезаря в немилости, однако тот, кажется, намекнул нашей царице, что они оба хотят помириться. «Цезарь о нем очень высокого мнения», — обмолвилась как-то Клеопатра.
— А из-за чего вышла ссора?
— Ах, ты же знаешь, оба они очень своенравные и упрямые — только Цезарь хитрее.
— И он иногда уступает.
— Так и есть, Гиппократ.
Один или два дня спустя отмечался праздник, посвященный Юпитеру Олимпийскому, на котором присутствовал и Цезарь. На этот раз император решил предстать при всех своих регалиях — такое редко бывало.
Легионеры оцепили Виа Сакру, по которой он проезжал: император и диктатор, в пурпурной мантии победителя. На почти лысой голове его сверкал золотой лавровый венок. Перед ним шагали двадцать четыре ликтора со своими ужасными фасциями[30], в некоторых из которых торчали топорики. Их окружали трибуны в великолепных одеяниях. И посреди всей этой процессии серьезно и скромно — не знаю, как ему это удавалось, — выступал Цезарь. За ним, окруженный жрецами и весталками, шагал Великий понтифик — тогда эту должность занимал Гай Октавий.
К храму подвели двух белых быков, предназначенных в жертву верховному богу. Гай Октавий выглядел довольно тщедушным: среднего роста, худощавый и бледный. Но черты лица его были правильными и красивыми и свидетельствовали о большом чувстве внутреннего достоинства. Странно, что ни один пророк не смог как следует разглядеть этого болезненного человека и никто не воскликнул: «Вот шествует будущий владыка мира!»
На этом празднике наша царица в первый и единственный раз открыто появилась перед всеми, когда ее приветствовал сенат на Капитолии. Потом она снова не покидала Сады Цезаря, так что со временем все забыли, что она живет по ту сторону Тибра и при дворе ее почти две сотни человек, что довольно расточительно. Такие скромность и сдержанность давались ей нелегко, но она как умная женщина не хотела играть на руку противникам Цезаря.
Следующий мой визит к Квинтиллию был совсем коротким. Я осмотрел малышку, нашел, что все в порядке, и выпил с супругами из вежливости бокал сильно разбавленного вина. Клаудиа вышла проводить меня и успела шепнуть день и час нашей встречи в Остии.
Правильно ли я ее понял? Дом находится недалеко от храма Нептуна, напротив лавки торговца фруктами и вином Марсия.
«В таком маленьком городке, как Остия, я легко ее найду», — подумал я, отправляясь в путь в назначенный день. Шестнадцать римских миль до Остии я преодолел довольно быстро. Но когда показались первые дома, передо мной открылась неожиданная картина. Со стороны моря город выглядел довольно маленьким и скромным, Я и не подозревал, что на самом деле он растянулся на добрую милю. Правда, строения здесь были не такие величественные, как в Риме, и не выше двух этажей.
Не очень широкая главная улица пересекала город с востока на запад, сворачивала к югу и оканчивалась у гавани. Вокруг царило оживление. В толпе гораздо чаще латыни слышалась разноязыкая речь, потому что здесь жили и работали сирийцы, греки, евреи, галлы, африканцы, жители Азии и разных ближних и дальних провинций.
Мою плохую латынь понимал здесь не каждый, и все отвечали по-разному. Храм Нептуна находился то в гавани, то около Форума, а то на юге города. Я кружил по улицам и переулочкам, ведя под уздцы свою лошадь, и был близок к отчаянию. Уже под вечер я отыскал скромный храм Нептуна в гавани, где рыбаки,
