наконец прекратилось, я несколькими стежками зашил рану. Маленький правитель сидел при этом не шелохнувшись, только громко дышал.
— Скоро все зарастет, так что и следа не останется, — пообещал я ему.
Потом я добился, чтобы освободили его слишком горячего противника.
Даже по самым скромным подсчетам при дворе было не меньше двухсот человек. Был, конечно, и еще один врач. Но царица, по свидетельству ее приближенных, предпочитала обращаться за помощью или советом ко мне. Я занимался делом, хорошо знакомым мне еще с Сиены, хотя сейчас речь шла не о солдатах, а в основном о болезнях другого характера.
Гораздо больше беспокойства доставляли мне поначалу бесконечные интриги. Я оказался среди тех, кто был наиболее близок к царице, и меня постоянно умоляли передать ей ту или иную просьбу и при этом пытались всунуть мне в руку кусочек золота или серебра. У меня, как и у всякого человека, есть свои слабости и пороки, но меня никогда нельзя было купить. Я не понимал, как следует вести себя в подобных случаях, и обратился за советом к Мардиону. Тот, казалось, вовсе не удивился.
— Очень хорошо, Гиппо, что ты обратился ко мне, прежде чем утруждать царицу. Такова жизнь при дворе: чем ближе стоишь ты к трону, тем больше привлекаешь тех, кто от него удален. Поэтому вот тебе мой совет: пусть твои руки останутся чистыми, никогда не бери денег или подарков. Если просьба кажется тебе справедливой, подойди ко мне, и мы все обсудим. В особенно серьезных или срочных случаях ты можешь обратиться сразу к царице, но прежде хорошо подумай, стоит ли дело того.
Этому совету — за некоторыми исключениями — я следовал все время моей службы при дворе и никогда не раскаивался в этом. Несколько раз я, правда, принимал подарки, но при этом заранее знал, что царица не откажет в просьбе.
Кончилось лето; в уставший от зноя город наконец пришла осень. Прохладный ветер с моря приятно овеивал узкий полуостров Лохиаду и открытый с двух сторон царский дворец.
В конце сентября попутный северный ветер доставил в гавань быстроходную узкую галеру из Рима. На борту ее прибыло посольство от Юлия Цезаря к царице.
Она приняла послов в тронном зале, вместе с фараоном Птолемеем XIV, в окружении придворных. Справа от нее стоял верховный визирь Протарх и другие высокопоставленные чиновники, за ее троном расположился небольшой круг друзей, в числе которых был и я. Посол сената с [Глубоким поклоном передал верховному визирю два свитка. Протарх преклонил перед троном колени и передал их царице. Та взглянула на обращения и оставила меньший свиток себе, а больший передала дальше своему брату.
Птолемей был милый живой юноша, но, очевидно, он уже смирился со своей незначительной ролью, потому что сразу вернул свиток верховному визирю. Клеопатра кивнула ему, и Протарх сломал печать, развернул пергамент и прочел:
— «Юлий Цезарь, диктатор, и римский сенат к Птолемею Филопатору, правителю Египта, и Клеопатре, правительнице Египта,
Сенат Рима считает необходимым укреплять дружбу между нашими двумя странами. От имени диктатора Юлия Цезаря и обоих консулов Рима и Италии мы приглашаем тебя, царь Птолемей, и тебя, царица Клеопатра, нанести нам визит».
Клеопатра внимательно выслушала и обратилась к Птолемею:
— Ну, мой высокочтимый супруг, следует ли нам принять это приглашение?
Молодой человек вздрогнул. Он довольно редко изображал правителя рядом со своей сестрой, и по большей части это была молчаливая роль. Теперь, когда спросили о его мнении, он растерянно оглянулся в поисках помощи. Все отводили взгляд, и он наконец сказал:
— Мы должны — я полагаю, нам следует принять приглашение.
Клеопатра слегка поклонилась:
— Благодарю, мой супруг, и, конечно, присоединяюсь к твоему решению.
Это вовсе не прозвучало как насмешка, а было сказано спокойным, исполненным уважения тоном. Однако, я думаю, все присутствующие в зале восприняли эту ситуацию весьма иронично. Все знали, что Птолемей не обладает ни властью, ни значением и только в редких случаях может выступать как марионетка правителя.
— А мне — мне можно тоже вместе с тобой в Рим? — выпалил вдруг Птолемей, пораженный тем, что внезапно оказался в центре событий.
К счастью, в этот момент римские послы уже удалились; это было, так сказать, среди своих, там и тут слышались тихие смешки. Вероятно, Клеопатра зашла слишком далеко, когда произнесла:
— Этот вопрос я как раз хотела задать тебе — могу ли я сопроводить правителя Египта в Рим?
Птолемей был уже достаточно взрослым, чтобы услышать в этих словах насмешку.
— Ты никогда не спрашивала у меня разрешения, Клеопатра, почему же теперь ты это делаешь?
— Потому что таково мое желание, — сказала она и прибавила: — Ты можешь теперь удалиться, если хочешь.
Так как это приглашение исходило не от частного лица, а от римского сената — пусть даже и под давлением Цезаря, — с политической точки зрения было необходимо, чтобы правящие Египтом супруги появились вместе.
— Малыш нам не помешает, — сказала Клеопатра позже, в кругу друзей. — В сущности, он еще ребенок.
— Он не всегда им останется, — задумчиво заметил Протарх, — через два-три года он превратится в молодого мужчину.
— Некоторые умирают очень рано, не правда ли, мой Гиппо, смерть не обращает внимания на возраст.
— Да, это так, моя царица.
Царица дала понять, что совместное путешествие с Птолемеем — это хорошо обдуманный ход. Сторонники ее утонувшего брата с нетерпением ждали совершеннолетия ее теперешнего супруга. И если бы он в это время остался в Александрии, вполне возможно, что вокруг него образовалась бы оппозиция. Поэтому Клеопатра сочла за лучшее не выпускать брата из поля зрения.
В последующие недели все было охвачено подготовкой к путешествию. Брухейон гудел, как улей перед вылетом. Однако во дворце Птолемеев уже в течение нескольких столетий все было превосходно организовано, и слуги прекрасно справлялись со своими обязанностями. Так что еще до того, как задули свирепые осенние ветры, средиземноморский флот египетских фараонов поднял свои якоря.
Мы вместе с еще двумя врачами, одним фармацевтом и двумя помощниками, а также с сундуком различных медицинских препаратов шли в кильватере царского корабля, так сказать, на расстоянии голоса. Плавание проходило спокойно, погода была хорошей. Недалеко от Сицилии на нас чуть было не напали пираты, но, увидев множество судов на горизонте, поспешно скрылись.
В самом Риме, как известно, нет гавани, и морские суда не могут пройти по Тибру. Поэтому в устье Тибра нас ожидало около сотни лодок. Гавань в Остии тогда уже стала довольно мелкой и годилась только для небольших кораблей.
Я потерял царицу из виду и узнал позднее, что Цезарь ожидал ее с носилками, переодетый простым центурионом. То, что это приглашение выражало лишь его волю, а послушный сенат только служил отговоркой, стало ясно уже из того, как нас разместили. Как важные государственные гости Клеопатра и Птолемей должны были бы занять покои в резиденции для высокопоставленных гостей на Палатине. Однако нас буквально спрятали — я не могу подобрать другого слова — на окраине Рима, в уединенных и обширных Садах Цезаря. Они находились на другой стороне Тибра, и посторонним туда не было доступа. В этом громадном парке было множество вилл, похожих на дворцы. И именно на этой стороне Тибра жили простолюдины: портовые рабочие, поденщики, лодочники, мелкие торговцы и разные темные личности. Но их район был расположен намного выше по Тибру, примерно на высоте Авентинского холма.
Вскоре после этого, в ноябре, Цезарю снова пришлось выступить в поход. Сторонники Помпея собрали новое войско в Испании и предприняли последнюю попытку захватить власть. Никто не сомневался в том, что Цезарь разобьет і их и в начале следующего года вернется в Рим.
Спустя несколько дней после прибытия Протарх собрал всех нас в большом триклинии[27]. Кто-то может спросить, как это царица отважилась оставить египтян, уехав вместе со своим соправителем-супругом и верховным визирем, и это в тот момент, когда она еще не
