а оттуда – к тыльной стороне трибуны, где развернут был «полевой» буфет с самоваром и бутербродами. У столов суетились Даша Иванова, заведующая столовой, некая строгая дама в очках и аккуратный молодой человек, может быть, тот же, что и зимой. Рядом жались в сиротливую кучку Кротов и несколько пожилых передовиков. Пришедшие рассредоточились. Рядом с товарищем в белом костюме остались только неприметные люди в штатском. Сбоку, отдельной группой, встали военные чины. Все остальные отодвинулись на задний план. Евгений хотел подойти к районным начальникам, но Никитин грубо схватил его за шкирку и подтащил к секретарю ЦК.
– А это, так сказать, наш именинник, начальник строительства шахты товарищ Слепко.
Секретарь ЦК, как раз принимавший от Даши стакан жидкого чаю, причем в собственном слепковском подстаканнике, медленно обернулся. Вблизи он выглядел старше. Карие глаза, увеличенные толстыми линзами, смотрели внимательно и очень-очень жестко. При всей кажущейся простоте этого человека, тот же Никитин выглядел рядом с ним сельским пасечником. Рукопожатие гостя было вялым и холодным. Прихлебывая чай, он задал несколько ничего не значащих вопросов: откуда Слепко родом, кто родители, давно ли руководит шахтой и хороша ли в окрестностях рыбалка? Евгений кое-как отвечал.
– Ну что, товарищи, – чуть возвысил бесцветный голос секретарь ЦК, возвращая полупустой стакан, – идемте. Рабочий класс ждет!
И двинулся на трибуну. За ним пристроились Никитин, какие-то двое из Москвы, важный военный со звездами на петлицах и второй секретарь обкома. Следом поднялись первый секретарь райкома и Рубакин, толкавший перед собой обалдевшего Слепко. За ними Климов запустил Кротова и троих передовиков. Наверху их, как слепых щенят, подхватили и равномерно рассредоточили между начальством. Слепко оказался рядом с тем военным, через три человека от секретаря ЦК, вставшего в центре. «Он видит Сталина почти каждый день и даже, может быть, говорит с ним!» – подумалось вдруг Евгению. Музыка умолкла. Прежде он ее даже не замечал, тем сильнее прозвучала тишина. Взгляды огромного множества людей мусолили стоявших на трибуне.
Митинг начался. Никитин представил гостей, сообщил об огромной заботе и внимании, которые партия и товарищ Сталин уделяют индустриализации страны в целом и угольной промышленности в особенности, об огромной важности постройки этой отдельно взятой шахты. Он горячо поздравил рабочих с трудовыми достижениями и ясно дал понять, что строительство жилых домов будет продолжено. Слово взял сам Высокий Гость. Раздались неистовые аплодисменты, здравицы товарищу Сталину и приехавшим руководителям, всем по очереди соответственно рангам. Евгений удивленно наблюдал, как люди, которых он всегда держал за хитроватых, недоверчивых, неприязненно относящихся к любому начальству, эти самые люди совершенно искренне орали и хлопали в ладоши. Невозможно было предположить, что какой-нибудь Лысаковский их всех заранее подучил. Себя же он поймал на некотором скепсисе. Он-то прекрасно знал, как ходульны подобные речи, да и его собственная, лежавшая в кармане, была из того же разряда.
В толпе хватало «чужаков», явившихся из других поселков. «Свои» были поголовно в касках и чистых робах, некоторые даже с фонарями. Кто-то, вернее всего Даша, устроил этот дурацкий маскарад. Трибуну отделял от толпы прямоугольник из солдат. Ближе всех к живому ограждению стояли пионеры, до невозможности чистенькие, принаряженные и причесанные. За их спинами виднелись учителя, в их числе Наташа.
Секретарь ЦК говорил хорошо и, кстати, безо всякой бумажки. Текст был вполне стандартным, но слова казались необыкновенно важными, брали, что называется, за душу. Выступление закончилось официальным сообщением. Правительство Союза ССР высоко оценило заслуги шахтостроителей и представило наиболее отличившихся к высоким государственным наградам. Достав из нагрудного кармана узкий листочек, гость с расстановкой зачитал список. Первым там значился начальник строительства Слепко Е. С., награжденный орденом Ленина. Кого еще и чем наградили, Евгений уже не вникал, он видел перед собой лишь расплывчатые пятна и слышал только невнятный шум.
Потом по очереди выступили все, кто стоял на трибуне. Возбужденные дети приняли гостей в пионеры и вручили им цветы. Евгений так нещадно мусолил свой букет, что тот скоро завял. Он совершенно не запомнил, как прочитал собственную речь, но Наталья потом уверяла, что все прошло просто замечательно.
Первый секретарь райкома, говоривший последним, сообщил, что родное советское правительство, мудро руководимое великим Сталиным, в ответ на трудовой подвиг шахтеров делает все возможное для того, чтобы их жизнь стала еще богаче, ярче и счастливее. Поэтому, невзирая на огромное напряжение, с которым страна в плотном кольце внешних и внутренних врагов добивается грандиозных побед в деле социалистического строительства, шахте номер девять дополнительно выделены важнейшие ресурсы, дорогостоящее оборудование и ценные вещи, которыми будут премированы ударники производства. Наступила мертвая тишина. Секретарь откашлялся и торжественно принялся за оглашение. После каждого пункта гремели крики «Ура!», «Да здравствует товарищ Сталин!» и овации. Список открывали четыре компрессора германского производства, которые шахта давно и безуспешно пыталась выбить из треста. Далее следовало другое нужное оборудование, затем – цемент, кирпич, кровельная жесть. «Чу?дно будет, если все это действительно поступит сверх лимита», – подумал Слепко. Заслышав про компрессоры, он мигом пришел в себя. Перечислены были три грузовика, целых две легковые машины, школьные учебники, тетрадки, спецодежда, кинопроектор… Дошло наконец и до предметов быта: сто полушубков, двести пар сапог мужских резиновых, двести шуб детских цигейковых… Энтузиазм слушателей достиг апогея. С каждой новой строчкой голос докладчика взлетал все выше, а перечисляемые дары оказывались все более невероятными: одиннадцать рулонов материи шерстяной, твидовой, четырнадцать патефонов… Наконец после паузы провозглашен был последний пункт:
– ...и два сотейника!..
Вместо положенных аплодисментов и славословий, прозвучало лишь несколько неуверенных хлопков. Возникла странная заминка. Первый секретарь райкома позеленел. Вдруг откуда-то сбоку донесся не вполне трезвый голос:
– А чего это?
– То есть как это – чего? – заверещал, как заяц, докладчик. – Партия, правительство, сам товарищ Сталин в неусыпной заботе о вас прислали важнейшие, ценнейшие вещи, а тут находятся товарищи, которые в силу своей идейной отсталости задают такие нелепые вопросы!
– Мы вот тоже не знаем, что это еще за сотейники такие? – раздался задорный женский голос. – Если это такие важные вещи, что ж их на всю шахту только две штуки выдали, разъясните нам, дуракам отсталым, что оно такое, а мы вам за это спасибо скажем.
– Не знаем! Не знаем! Верно, чего-то необыкновенное! Правильно, разъясните! – загомонил народ.
Первый секретарь райкома затравленно озирался. Ясно было, что он сам не знал, что такое сотейники.
– Товарищи, рабочий класс интересуется, надо разъяснить, – прозвучал, негромкий, холодный как лед голос секретаря ЦК, – я вот тоже не знаю.
Повисло молчание, толпа ждала, затаив дыхание. Никто на трибуне не знал, что такое сотейники. У Евгения намокли ладони.
– Товарищи! – крикнул вниз один из обкомовцев. – Может, кто-нибудь из присутствующих, разъяснит нам это дело, так, чтобы все поняли?
В толпе начали переглядываться, нарастал недоуменный ропот. Вдруг в отдалении возникла смутная возня. Кто-то пытался протолкаться к трибуне.
– Пропустить! Пропустите товарища! – страшно закричал Никитин, показывая пальцем.
– Я знаю, знаю! Я очень хорошо знаю, что такое сотейники! – донеслось дребезжащее старческое блеяние.
– Поднимитесь сюда и объясните всем! – распорядился обкомовец.
На трибуне возникло неопрятное бородатое существо, в котором многие узнали школьного сторожа Якова Соломоновича, известного своими чудачествами, но вполне безобидного психа.
– Я знаю, товарищи! – завопил в микрофон счастливый Яков Соломонович. – Сотейники, это такие ма- а-аленькие кастрюльки с такими дли-ин-ненькими ручками!
Грянул громовой хохот. Люди смеялись и не могли остановиться. Хватались друг за друга, чтобы не упасть. Некоторые оседали-таки на землю в мучительных корчах. Смех, как заразная болезнь, передался на
