попытайтесь, только учтите, с первого раза у вас все равно ничего не выйдет, да и со второго тоже!» Я был уверен в обратном, но спорить не стал. «Жень, однако, хотелось бы порубать горяченького», – закончил он разговор, и я поплелся к костру.
Спать в тот вечер легли засветло, а встали, помнится, раньше обычного, еще совсем темно было. Я впервые взвалил на плечи тяжелый ящик и полез вторым, следом за Греховым. Он все оглядывался на меня. «Жень?» – «Чего?» «Выдержишь? Мошку-то?» – «Да я о ней не думаю вовсе». – «Молодец, так и надо!» А я ни о чем другом и думать не мог. Когда он сел на ящик и натянул накомарник, а у меня – только ватки, чтобы, значит, нос ими заткнуть, совсем мне худо стало. Но – делать нечего. Установил теодолит, огляделся. Только-только рассвело. До самого горизонта верхушки пихт торчат из медленных волн туманного моря. «Ну, начали?» – «Начали!» Я принялся наводить на первую вешку. К теодолиту прикасался с опаской, как к ядовитому гаду. Кручу винты, а флажка все нет, хоть тресни! Меня пот прошиб, и тут он вдруг выпрыгнул. Пытаюсь установить перекрестье на его основании – не получается. Глаза закрыл, выругался про себя и – навел. Какая там минута, хорошо, если не десять прошло. Грехов сидит как статуя, лица под накомарником не видать. Глядь, а пузырьки уровней расползлись в разные стороны. «Идиот!» – кричу сам себе. «Спокойно, Женя, поправьте, и начнем сначала. Еще не поздно», – слышу голос Грехова. Стыдно мне стало, зато успокоился. Еще двадцать минут пролетели, словно их и не было. Потом, правда, дело двинулось. Небо, как всегда, посинело, ни единого облачка не было на нем. Тут только я понял, насколько профессионально работал Грехов. Все вроде делал быстро, как только мог, а по часам выходило, что сильно отставал от его обычного темпа. Сжав зубы, я постарался действовать еще быстрее и не обращал внимания на появившуюся мошку, пока боль в лице не сделалась совершенно нестерпимой. Казалось, стая острозубых тварей выгрызает кожу и мясо. То же было и с руками. Словами это не опишешь. Начал осторожненько потряхивать пальцами – не помогло. «Всё, – думаю, – хана, не могу больше!» А ведь день только начался. «Терпите, Женя, терпите», – с едва заметной усмешкой в голосе прошептал Грехов. Захотелось его убить. Сорвать теодолит и грохнуть им изо всех сил по склоненному накомарнику. Потом что-то во мне изменилось, я перешел какую-то черту и превратился в автомат. Ничего не видел, кроме черточек в окуляре, ничего не чувствовал, кроме боли, все остальное во мне помрачилось. Руки сами вращали винты, губы сами диктовали цифры. В тот день было уже не так жарко, и воздух долго оставался неподвижным. «Неужто, – думаю, – успеваю?» Тут и Грехов голос подает: «Отлично, Женечка, успеваем!» Я потерял ощущение времени. Только что было одиннадцать, гляжу – уже три часа пополудни.
– Это бывает, – вставил Сергей Маркович.
– Прошел еще час, еще полчаса. Близился вечер. Руки у меня начали сильно дрожать. И вот я сделал последний отсчет. «Всё!» – кричу. «Да, всё», – спокойно подтвердил он. Я содрал кровавую корку с лица, и увидел, что журнал заполнен только на две трети, да и то все перечеркнуто. «Почему?!» – «Уровни...» Гляжу, пузырьки в стороны уплыли. У меня слезы брызнули, как у клоуна в цирке. «Когда?» – «Два часа тому назад вы задели штатив рукавом, потом еще два раза». – «Вы знали и не сказали, а я, я так мучился!» – «Нужно было, чтобы вы поверили в возможность успеха, а мучения эти – обыкновенное дело в нашей работе».
Перед сном, я его спросил: «Завтра еще раз попробуем?» – «Конечно». И еще четыре дня повторялся этот кошмар. Погода стояла нежаркая, работать можно было куда дольше, чем прежде, а у меня все равно ничего не выходило. То уровни сбивались, то я сам допускал неверный отсчет, то непонятное какое-то марево появлялось. Лицо мое раздулось и все сочилось гнойной сукровицей. Грехов же явно наслаждался спокойным сидением в накомарнике. «Чего, казак, зажурился?» – бодро спросил он меня очередным утром. «Просто я не способен!» – «У вас обязательно все получится!» – «Когда?» – «Сегодня, мне со стороны виднее!» Я немного приободрился, хотя и сознавал, что успокаивал он меня из жалости. День прошел как-то незаметно. То есть я даже не заметил, как дошел до конца. Только когда Грехов вдруг встал, потянулся и с шумом захлопнул журнал, я понял, что это всё. Спрашиваю: «Может, ошибка где?» – «Нет, – отвечает, – вроде аккуратно вышло». – «Проверьте», – говорю. «Да, нет, нормально все». Я собрал в последний раз ящик, спустил его вниз и, не раздеваясь, забрался в ручей. Погрузился с головой в бегущую воду, лег на дно и лежал, сколько смог вытерпеть. Хватил ртом воздуху и опять лег. И так – много раз подряд. Грехову пришлось вытаскивать меня, почти бесчувственного, на берег. Раскрываю глаза, а все равно ничего не видно. «Что это? – спрашиваю, – Григорий Иваныч? Я ослеп?» – «Да нет, просто солнце село уже». – «Сколько времени я сегодня наблюдал?» – «Четырнадцать часов». «Какой же я болван! Вы сами могли закончить еще неделю назад, у вас почти вдвое быстрее выходит!» – «Ну и что?» – «Как, что? Зачем было мучиться?» Он только улыбнулся.
Слепко умолк. Попутчики, развалившись на мягком сиденье напротив, доброжелательно поглядывали из полумрака. Их стаканы были давно пусты, только у Евгения оставалось еще чуток коньяку на донышке.
– И что, всё? – нарушил молчание Петр Иванович. – А дальше что было?
– Ничего. Я уехал в институт и больше его не видел. Слышал только, что нехорошо с ним вышло.
– Одного понять не могу, – как бы очнувшись, воскликнул Сергей Маркович, – почему нельзя было на следующий день продолжить вчерашние измерения? Положим, установили вы теодолит на то же самое место, выровняли так же, как перед этим было. И еще – ну сбились уровни, к примеру, почему не исправить их и дальше не продолжать?
– Вроде данные тогда недостоверные получались.
– Ну так повторить несколько предыдущих измерений, если результаты совпадут, то и ладно.
– Честно сказать, я теперь сам этого не понимаю. А тогда мне такие вопросы просто в голову не приходили. Я смотрел на Грехова снизу вверх и всему верил.
– Ты сказал, нехорошее что-то с ним вышло, что именно? – спросил Петр Иванович. – Кстати, допивай свой коньяк, я отнесу стаканы.
– Застрелился он на следующий год. Говорили, результаты измерений по всей сети не сошлись.
– Вот-вот, сопли интеллигентские, – хмыкнул Петр Иванович, – насмотрелся я на таких. Между прочим, Жень, мы договаривались рассказывать самое необыкновенное, что с нами в жизни случалось, а ты о чем поведал? Как тебя на заре туманной юности комары покусали?
– Не скажи, Петь, – вступился Сергей Маркович, – что-то есть в этой истории такое... – он щелкнул пальцами, – короче, я считаю, что Женечкина история, так сказать, соответствует. Эти самые геологи всегда казались мне какими-то мистиками. Очень интересно. Очень.
«Еще посмотрим, чего ты сам наплетешь, с бабочкой своей идиотской», – подумал Евгений. Голова его сильно закружилась. Он стянул кое-как ботинки, плюхнулся носом в подушку и провалился в никуда.
Проснулся от грохота открываемой двери. Кто-то из попутчиков заботливо укрыл его одеялом. В купе, благоухая «Шипром», вошел Сергей Маркович в пижаме, с зубной щеткой в руке и махровым полотенцем на плече. Петр Иванович, свежий и чисто выбритый, пил чай. Евгений заставил себя встать и умыться, но бриться поленился – вообще-то, борода у него росла медленно. В коридоре шипел кипящий титан, его тепло приятно смешивалось с прохладными струями воздуха из приоткрытого окна. За стеклом проносились клочья паровозного дыма, мелькали никому не известные серые деревеньки. Поезд дал гудок и стал притормаживать. Задастая проводница с трудом протиснулась мимо него, отперла дверь, с натугой подняла заросшую грязью решетчатую площадку. Сзади уже во всю пихались чемоданами.
– Стоянка – пять минут, – высунувшись наружу, объявила проводница.
Евгений вышел на платформу и осмотрелся. Старое кирпичное здание станции. Облезлая псина щурит на солнце слезящиеся глаза. Неподалеку блестит свежей краской пивная палатка. Она, как ни странно, работала, более того – пиво было, а народу не было, не считая бабуль, торговавших закуской. Евгений одним духом выдул пару жигулевского, купил большой кулек крупных, еще теплых, благоухающих укропом раков и в приподнятом настроении вернулся в купе. Поезд уже тронулся, когда, отдуваясь, ввалился Сергей Маркович с огромным арбузом. Ему пришлось бежать. Петр Иванович достал складной нож и с треском рассек полосатый шар. Они деловито жевали темно-розовую мякоть, сплевывали косточки на газету, бросали корки в окно. Евгений одолжил у Сергея Марковича «Огонек» и завалился на верхнюю полку, чувствуя во всем теле приятную расслабленность. В отличие от попутчиков, он никуда больше не выходил и мирно продремал до сумерек. У них оставалось еще много еды и бутылка коньяка из его пакета. Впрочем, расторопный офицер успел запастись новой поллитровкой. К вечеру настроение у приятелей сделалось, так сказать, философическим.
– Ну, кто начнет? – вопросил, потирая руки, Евгений.
