страшно почему-то… Так страшно стало… Но ведь в гостиницу она попала — не в больницу и не в психушку — значит, ничего такого особенного не случилось на этом Центральном вокзале.
Вернувшись в Москву, Марина разошлась с мужем. Мартин был здесь совершенно ни при чем. Это касалась только их с мужем. Сыновья покинули родительский дом — и семьи не стало. Иссякла. Никто не виноват. Хотя, конечно, все родственники и знакомые винили ее и только ее: не захотела, видите ли, жить, как все живут. «Не так живи, как хочется»[21]. А она не хотела так жить, не могла, выше ее сил это было: как чужие, сидели по своим комнатам, встречались на кухне. Пыталась себя уговорить, что бывает и хуже: «Да, у некоторых — еще хуже!» Но разве то, что у кого-то еще хуже, может спасти семью, которой не стало?! После работы шла не домой, а в «Макдоналдс», что напротив Центрального телеграфа, — не столько поесть, сколько душой согреться рядом с молодыми, смеющимися, целующимися, загородившись БигМаком, студентами (почему-то всех молодых она считала студентами). Но не ночевать же в этом прекрасном заведении! Еще можно по Тверской вверх пройтись, в бывший Дом актера заглянуть, где сейчас водопад с потолка и уйма разных бутиков… Можно, в конце концов, кино посмотреть в бывшей «России», ныне «Пушкинском»… Но домой возвращаться все равно надо, хотя ноги и не несли. Как-то набралась смелости и выложила мужу:
— Мы близкие люди, у нас сыновья, но я боюсь стать тебе врагом, если мы будем продолжать жить на одной территории.
Как назло, так недавно вся Москва была афишами заклеена — «Уходил старик от старухи». В театр не пошла, хотя, конечно, Миронова, Глузский… От афиш отворачивалась: какой кошмар — дожить до старости, и все еще в разладе. Разошлись. Разъехались. Продали квартиру, купили две в разных районах. Сыновья помогли маме остаться в ее любимом центре. С мужем врагами не стали, остались друзьями… по телефону. Новое тысячелетие Марина встречала одна — видеть никого не хотелось.
Электронные послания от Мартина Марина получала еще долго. Она жила уже совсем в другом месте — разыскал. Последнее письмо пришло 14 февраля 2008 года — через шестнадцать лет после их первой встречи. Загруженное из Интернета глупенькое поздравление с Днем влюбленных имело, однако, «тему»: «I love»[22]. Марина ответила. Написала про свою работу, про ребят, про внуков, ничего личного, но почему-то сохранила тему: «Re: I love». Наутро, открыв почту, она увидела сообщение с его адресом, но без обращения и подписи. Пробежала текст по диагонали, поежилась: «Поздравление с Днем Св. Валентина не означает, что кто-то в кого-то влюблен. Это обмен сестринской и братской любовью между христианами». Поняла, конечно, что писал не он. Не ответила, и больше писем не было. Да и она в то время уже была не одна. Будь счастлив, не-мой-муж…
Вторая глава
Марина целиком ушла в работу и благоустройство своей новой квартиры. Жила в состоянии ремонта несколько месяцев. В выходные и после работы ездила по строительным рынкам и мебельным магазинам, благо они были на каждом углу. Строители злились — привыкли делать евроремонты в пустых квартирах. Она им мешала. Каждый день двигали ее кровать из угла в угол. Марина уставала так, что вечером не могла ни телевизор смотреть, ни читать — только бы до постели добраться, что и спасало ее от ненужных мыслей.
Понедельник. Что хорошего можно ждать от понедельника?! Подумать только — одна седьмая часть нашей жизни приходится на понедельники! Темное утро, за окном пурга, в горле першит. Дотащилась до работы, выпила кофе, привела в порядок лицо и душу. Звонок:
— Марина, я тебя ищу. — Это была сотрудница из другого отдела, с которой они дружили. — Только, пожалуйста, не говори «нет».
Отказать ей Марина не могла, снова надела сапоги и шубу и пошла на другую территорию, в музей, где приятельница ждала ее с англичанами. Больше никого «с языком», чтобы показать музей, ей найти не удалось.
Показывать музей иностранным гостям — особенно англоговорящим — всегда было для Марины удовольствием. Гости нравились — доброжелательные, настроенные на восприятие. Они не маскировались, как многие соотечественники (особенно из образованцев), показным безразличием, всезнайством или скептической суровостью. Встреча с чудесами делала их счастливыми, они этого не скрывали. А осчастливить кого-то за часовую экскурсию — дорогого стоит! Их отзывчивость окрыляла: благодарная работа! И еще… Они не боялись смотрителей. Даже в те годы, когда смотрителями в Маринином музее работали серьезные пенсионеры из известной фирмы, и их окрики «не трогать!», «не фотографировать!», «идти по дорожке» заставляли ее вздрагивать, гости лишь комично изображали ненастоящий испуг. «Эманация непомерной нездешней свободы, — Марина не могла найти иного определения для того, что чувствовала, когда общение с „пришельцами“ было особенно удачным, — свободы, не наносящей вреда другому. Это то, что невозможно копировать, никакой артист это не сыграет, такими можно только
«Посмотрим, что за гости», — думала Марина на бегу. Гостей было двое — средних лет мужчина и его дочь лет двадцати с чем-то. Оба высокие синеглазые, девушка вот только очень полная — не в отца. Оба были какими-то уж слишком сосредоточенными на чем-то своем, тем не менее смотрели, слушали и благодарили искренне. Управилась с ними за полтора часа и бегом назад, в свой кабинет, где ее уже ждали: сама совещание назначила.
Через день приятельница позвонила снова:
— Они приглашают нас в ресторан, пошли, а то обидятся.
Ресторан «Кафе Пушкинъ» был совсем недалеко от дома. Марина любила этот ресторан: в нем праздновали свадьбу старшего сына.
Здесь Марина смогла рассмотреть Дэвида. Хорошее лицо: есть то, что в мужских лицах важнее красоты, — значительность. Правда, есть некий оттенок высокомерия, несвойственного, как она уже знала, его соотечественникам. Волосы очень коротко подстрижены, обнажают красивой формы череп. Гордый, видать: раз уж появилась лысинка, лучше убрать остальное самому, чем светиться. Резонно, но слишком экстремально, на ее вкус, — она бы предпочла остатки волос. Может быть, в Европе это и выглядит элегантным, но в отечественной действительности бритый череп наводит на слишком явные ассоциации.
«И что-то вы на меня так пристально смотрите, мистер?» — Она мысленно погрозила ему пальцем.
Он не угадал ее мыслей и ответил добром:
— Вы самая знающая женщина из всех, кого я встречал в жизни.
— Нет! — она услышала свой явно нетрезвый и слишком громкий голос. — Я не знаю очень многого! Я ничего не знаю об электричестве, и почему самолет летает не имею ни малейшего понятия.
