l:href='#n27' type='note'>[27], после работы отвечала, после чего он, как правило, тут же перезванивал.
— Не волнуйся, это совсем не дорого — два пенса в минуту.
Марина делила отпуск и приезжала к нему в маленький городок на Темзе — когда на десять дней, когда и на две недели. В первый же приезд он заговорил об оформлении отношений, даже обручальное кольцо матери хотел надеть ей на палец. Марина не разрешила:
— Кольцо должно принадлежать той, кого твоя мама любила, — твоей дочери. Мы, если решим, что должны быть вместе, купим что-нибудь попроще, и оно будет только моим.
— Хорошо, отложим этот разговор, — спокойно сказал Дэвид.
Отложил на год, когда Марина уже начала удивляться — расхотел? Нет, он не расхотел. Когда она приехала к нему в очередной раз, сделал предложение. Она согласилась. К тому все шло. Он был нежен, серьезен и влюблен. Она хотела замуж. Еще до встречи с ним поняла: жить, «не опираясь на партнера»[28], не по ней. Опереться, помня свой опыт, особенно не рассчитывала, но просто, чтобы был! Как сказала ее овдовевшая родственница, выходя замуж во второй раз, «в нашем возрасте быть одной неприлично!» Неприлично, некомфортно, неуютно, непрестижно, не… невдобняк.
Был у Марины своего рода комплекс неполноценности: в замужестве провела тридцать лет, а была ли хорошей женой? Мамой была, женой — нет. А так хотелось побыть заботливой, нежной женой, для которой радость и спокойствие мужа важнее всего… Нет, конечно, не важнее всего на свете, но составляют смысл… Нет, это слишком сильно сказано… В общем. Хорошей. Женой. Хотелось. Побыть.
И в Англию очень хотелось.
Бессонными ночами, правда, (как же измучили они ее — эти ночи бессонные!) мысли были совсем другими, не об этом ей думалось. Войти в жизнь другого человека — вот о чем думать надо, вот что страшит. Ведь оба не молоденькие уже. За жизнь столько нажито всего — от привычек до принципов. Твоему миру угроза, но и ты вторгаешься, значит — или ты, или тебя… Страшно. И еще… Замуж выходят по любви. Так, как любила Мартина, она любить уже не сможет — это место все еще занято. Дежа вю…
[Первая любовь была ранней и несчастливой. Ей четырнадцать, мальчику шестнадцать. До сих пор помнила: Новый год волшебный, елка в огнях, она в красивом переливающемся платье без рукавов — бабушка перешила из маминого, — во «взрослых» туфлях-лодочках, и тот мальчик с вопросом: «Можно тебя поцеловать?» «Почему ты спрашиваешь?» Ходили всю зиму, бесприютные, по темным переулочкам, счастливы уже тем, что вместе, а уж если подъезд темный попадался… целовались не просто до одури, а до ее настоящего взрослого оргазма. Женщиной ее тот мальчик сделал, не причинив никакого вреда ее телу, даже не трогая его, всегда завернутого в цигейковую шубу. Полюбила так, что и через шесть лет ни о ком другом думать не могла. Напуганная, как бы чего не вышло, бабушка скорее-скорее увезла ее из Москвы в Среднюю Азию к родителям, уехавшим поднимать юридическую целину. Мальчик тот отслужил в армии и сразу же женился на красивой высокой чеченке, которая, по словам всезнающей подружки, ругалась с ним страшно, даже била, но родила дочку. Марина и в двадцать лет, уже студенткой университета, веселой и, на посторонний взгляд, вполне счастливой, знала, что обречена влачить бессмысленное существование: жизнь без любви смысла не имела, а любить она могла только того мальчика, который принадлежал чеченке. Чтобы любить и наполнить жизнь смыслом, хотела детей, поэтому и вышла замуж, как только представилась такая возможность, и сразу же родила мальчика — после третьего курса, а потом еще одного мальчика — через год после диплома. Их и полюбила на всю жизнь.]
Наступал день. Настроение менялось: «Любовь, как пишут, многолика. По крайней мере, любовь- страсть уже есть. Ты хочешь сказать, что тебе это не нужно? К тому же, существует и любовь-забота, и любовь-действие. Отец Виктор об этом говорил, и психолог Фромм когда-то писал. В прошлом веке».
[Давно, в свой первый приезд в Лондон, Марина, привлеченная названием, купила тоненькую книжку «The Art of Loving»[29] на английском. Пролистала. Рассуждения автора о любви как спасении от тотального одиночества казались верными, но общеизвестными и слишком многословными. Начала читать, с трудом пробираясь через английскую лексику, — соглашалась со всем. Да, Фромм прав, что многие не понимают, что любовь — это деятельность, нужны душевные силы, воля, терпение, чтобы не просто «впасть» в любовь, но и уметь находиться в этом состоянии долгое время с пользой и радостью для себя и для другого. Да, многие думают, что дело только в том, чтобы найти настоящий «предмет», а остальное приложится. Все верно. Но мысли Марины при этом снова и снова возвращались к «предмету», коим все еще был Мартин. Какое это счастье, что он ей встретился, и они оба впали-таки в состояние любви. О возможной, вернее для нее невозможной, «деятельности» в союзе с ним думать себе запрещала — только душу травить. Потому пользы для себя из умной книги Фромма Марина не вынесла.]
— Любить по-Фромму у тебя, душа моя, не выйдет, как бы тебе этого ни хотелось, — сказала Марина своему отражению в зеркале и добавила, — тогда пусть это будет брак по хорошему и умному расчету!
Вот ведь как выкручивается женщина, когда ей очень хочется замуж в страну своей мечты!
Как-то после работы пошли с подругой в кафе.
— Галка, ты второй раз замужем, и оба раза по любви. Как это у тебя получилось, открой секрет.
— Мадам, вы интервьюируете меня для журнала «Cosmopolitan»? Тогда я вам отвечу, что любовь умеет много гитик[30].
Посмеялись.
— Марин, ты что первый день меня знаешь? Да, по любви, два раза. Первый раз успела только от любимого родить. И сгинул. Люди видели его в Техасе. А Никите моему дорогому я как мать. И то сказать — старше на семь лет. Но на ровеснице он бы и не женился, а если бы и женился, то не ужился: он ведь у меня — второй ребенок. Как Доронина в «Трех тополях» сказала: «Двое их у меня, двое». Помнишь? Ты, Маринка, голову себе этой любовью не морочь. Сколько можно! Отдала безумству дань (подруга, конечно, была посвящена в сердечную тайну Марины). Как твои англичане говорят: priorities![31] Ты в Англию хочешь? Хочешь. Ну и поезжай! Да твой Дэвид, вроде, и любит тебя. Из какого это фильма: «Я всегда предпочитала, чтобы любили меня»? Вспомнила. Был такой чудесный фильм с Тереховой — с Тереховой все чудесно! — и Гафтом, название забыла. Раза три по телевизору показывали. А еще раньше, был фильм с Тереховой и вот тем сексуальным… забыла, «Кто поедет в Трускавец?». Как она впервые в советском кино точно сыграла предвкушение настоящего свидания…
— Галка, ты, прямо, киноэнциклопедия. Лучше скажи, ты помнишь «Воспоминания» Бенуа? Никто лучше него про нормальную долгую любовь не написал. Они с женой всю жизнь вместе были, ссорились, бывало, но никогда не переставали друг другу
— Кто ж спорит?! Я просто Бога молю, чтобы мой Никитушка мне не разонравился. Знаешь, на близком расстоянии многое выглядит несколько иначе. Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный — но такой иногда зануда. И эстет. Во всем. Презирает постмодернизм, представляешь? Раздрызганный мир дилетантов, говорит. А как тогда жить: что смотреть, кого читать? Не классику же по сотому разу перечитывать! — Галка повертела сигарету в руке, но, осмотревшись вокруг, спрятала в сумку, — говорят, правда, умер он, постмодернизм, а я так считаю, что поистрепался, но еще всех нас переживет. Ругаемся помаленьку… И стирки очень много. И глажки. Ты знаешь, что это такое — гладить белые мужские рубашки из стопроцентного коттона?!
Марина знала.
С новостями Марина поехала к маме, которая уже жила одна, но все еще была независима и, как ей
