ремонт коттеджа «Роза», а затем вы очень обяжете меня, покинув мой дом. Я буду вежлив с вами, пока вы здесь живете. Но вы, только вы один будете знать, как мне отвратительно даже смотреть на вас.
— Ваша светлость…
Раф бросил на него взгляд, который подавлял многих фельдфебелей.
— Не прерывайте меня, сэр. Никогда не прерывайте меня. Вы со свой женой возвратитесь в коттедж «Роза», но как мои арендаторы, у меня будет документ на владение вашим поместьем и особняком к концу недели, и вы знаете почему.
— Но… но…
— Мне не нужна эта проклятая усадьба. Я не собираюсь получать ренту. Вы будете по-прежнему продолжать управлять своим имением и своими финансами, но коттедж «Роза» — мой, я стану распоряжаться им, как хочу и когда захочу. Разозлите меня снова так, как сегодня, сэр, скажете кому-либо об изменении права собственности, и это случится раньше, чем вы думаете. Это ясно?
Эдвард Сиверс тяжело вздохнул:
— Это все из-за Шарлотты, да? Вы хотите, чтобы я простил ее?
— Нет, мистер Сиверс. Думаю, сейчас самое время для вас пойти к ней и просить
Эдвард Сиверс несколько раз моргнул, уголки его тонкого рта стали подергиваться — то ли от попытки улыбнуться, то ли от безмерного удивления.
— Вы женитесь… женитесь на ней?
— Да, мистер Сиверс. Зло, которое мы, Дотри, причинили ей, должно быть исправлено. Пожалуйста, заметьте снова, что я не прошу у вас ее руки. Я вас информирую. Но лишь одно слово кому-нибудь об этом разговоре, и вы с вашей больной женой тут же покинете коттедж «Роза». Вы приняли решение в отношении Чарли, как считаете, в ее лучших интересах, и я не собираюсь повторять подобную ошибку.
Эдвард Сиверс медленно встал и пошел к двери. И, уже взявшись за щеколду, обернулся, чтобы спокойно спросить:
— Значит, вы любите ее?
— Вы давно потеряли право задавать этот вопрос. Спокойной ночи, мистер Сиверс, — ответил Раф и повернулся к нему спиной.
Как только мужчина ушел, Раф снова наполнил бокал, и его не удивило, что руки слегка дрожат. Во время разговора с ее отцом он кое-что понял.
Он любил Чарли. Но это не было новостью, Раф всегда любил ее. Чарли всегда была частью его жизни, и он просто принимал это, даже когда его почти раздражало, что она повсюду следует за ним, как верный щенок.
Был ли он в долгу перед ней из-за того, что она вынесла от рук его дяди и кузенов? Да, конечно. Как герцог, как ее друг, он знал, что у него есть обязанности перед ней. К тому ребенку, которым она была когда-то, к женщине, которой она стала. Брак с ней был правильным ответом, логичной оплатой долга чести Дотри перед ней.
Но было и нечто большее. Гораздо большее. Это… это
Его влекло к ней. Стоило ей попросить, и он без колебаний умер бы за нее. Он продал бы душу дьяволу за нее.
Но как? Как это случилось? И когда?
Раф залпом осушил бокал и рухнул в кресло за письменным столом.
— Так вот что такое любовь, — задумчиво пробормотал он. А затем нахмурился: — Проклятье! И что мне теперь делать?
Часть вторая
Все побеждает любовь;
Покоримся ж и мы ее власти.
Глава 10
Слуги в особняке на Гросвенор-сквер, которые больше года бездельничали и лишь объедались, пока семейство Дотри по крайней мере внешне соблюдало траур по покойному герцогу и его сыновьям, сняли нее полотняные чехлы с мебели, вытерли пыль, натерли воском полы и вычистили все от подвала до мансарды.
Почти весь день Шарлотта провела осматривая великолепно обставленные комнаты, хваля прислугу и молча отдавая должное превосходному утонченному вкусу покойной герцогини. На самом деле во всем пятиэтажном особняке обнаружился лишь один действительно уродливый стол на «слоновьей» ноге, засунутый и маленькую гостиную на первом этаже, — для гостей не столь важных, чтобы принимать их наверху в главном зале.
На втором этаже все двенадцать спален были отделаны китайскими обоями и оборудованы самыми современными удобствами, и в том числе четырьмя туалетами. Николь, присоединившаяся к Шарлотте в этой части ее «экскурсии», хихикнув, заявила, что они «роскошные до неприличия».
Если бы Шарлотта была склонна употреблять такие выражения, то приберегла бы именно эту характеристику для леди Дотри, которая нагрянула в особняк через час после приезда ее семьи в Мейфэр. Хелен Дотри Карстерз-Хиггенботтом прибыла в роскошной карете кремового цвета с четверкой гнедых лошадей, запряженной цугом, с — о боже! — розовыми плюмажами, украшавшими их головы.
Она вплыла в особняк и поднялась по лестнице наверх, окутанная ароматом духов, в розовом, отделанном бархатом дорожном костюме, едва прикрывавшем ее тонкие стройные лодыжки. Ее пышные белокурые волосы были уложены в высокую прическу с очаровательными локонами, ниспадавшими с левой стороны на искусно нарумяненную щеку.
Она поцеловала близнецов, предупредив, чтобы они не помяли ее платье, как-то неопределенно улыбнулась Шарлотте и потребовала, чтобы ее сын, герцог, немедленно предстал перед любимой матушкой.
О, и она не прочь выпить бокал вина — «будьте добры, холодного». Это было обращено к Шарлотте, которая могла лишь предположить, что леди Дотри приняла ее за служанку или компаньонку.
Шарлотта собиралась отказаться от настойчивого требования Рафа, чтобы, сопровождая близнецов, которые собирались за покупками на Бонд-стрит, она также воспользовалась портнихой, прежде чем в город прибудут другие заказчицы, приехавшие на сезон. Глядя на свое простое утреннее платье, которое она носила уже третий — нет, четвертый — сезон, она все же согласилась и заказала для себя несколько нарядов.
