альбом репродукций выдающихся образцов мировой живописи. Особенно жаркие споры вызвали «Поминки по Финнегану» Джойса, которые Филлис с сердечной надписью подарила Оуэну в день его двадцатипятилетия. Тяжелый продолговатый том в кожаном переплете содержал окончательный, датированный 1939 годом вариант романа и пятнадцатистраничное авторское приложение с перечнем замеченных типографских опечаток. Текст, пересыпанный каламбурами, звукоподражаниями, иноязычной лексикой, представлял собой нескончаемую загадочную игру слов.
Филлис уверяла, что у Джойса ум как у великого математика. Оуэн склонялся к мысли, что у него тонкий слух, благодаря которому он слышит музыку языка. В пору сближения оба считали, что роман представляет собой квинтэссенцию создаваемой веками, замкнутой на самой себе европейской культуры, хотя ни он, ни она не одолели больше пяти страниц.
Ларсоны столкнулись с обстоятельствами иного рода. Дом, в котором жил священник с семьей, принадлежал Церкви, и проживание в нем учитывалось в его жалованье. Теперь, когда Джулия сошлась с Оуэном, перед ней встал вопрос: где жить ей с детьми?
Между тем приближалось Рождество с его непременными праздничными событиями, хозяйкой на которых по традиции полагалось быть жене священника. Несмотря на двусмысленность положения, Джулия безупречно справилась с делом, после чего сразу же прибыла в своем строгом трикотажном платье на холостяцкую квартиру Оуэна на улице Согласия.
— Не удивляйся, дорогой. Женщины приспосабливаются к любым обстоятельствам. Они умеют быть разными. Какой же ты все-таки наивный.
— Ты хочешь сказать, по сравнению с Артуром?
— Ну да. Ему такое приходилось слышать… Кому же излить душу, как не священнику?
Об этом затянувшемся периоде, когда Джулия продолжала жить в одном доме с брошенным мужем, Оуэн вспоминал во сне даже и четверть века спустя. Ему снилось: Джулия запуталась в паутине условностей и вернулась к мужу-священнослужителю.
По великой мудрости своей Церковь деликатно указала слуге ее на нетерпимость положения и предложила выход. У председателя церковного совета, бывшего банкира, большой дом, в котором он живет совершенно один. Может быть, преподобный Ларсон поселится в нем, пока миссис Ларсон не подыщет для себя и детей подходящее жилье, желательно в другом городе?
Шел год, на который пришлось двухсотлетие образования Соединенных Штатов Америки. В июне закончились школьные занятия, и Джулия с Рейчел и малолетним Томми уехали в Олд-Лайм пожить у двоюродной сестры. Настала длительная разлука. Чувствуя на себе укоризненные взгляды родственницы, тоскующая женщина сумела послать возлюбленному несколько торопливых писем. Беспокойными ночами Оуэну снова снилось: у него отнимают Джулию, их связь рвется, как рвались первые телеграфные провода, что прокладывали по неровному скалистому дну Атлантического океана. Письма Джулии на голубоватой почтовой бумаге, тревожили Оуэна своей ясностью. В них не было ни упреков, ни сожалений, ни тени двусмысленности. Ей нравилось, что она покинула реку с тремя водопадами и снова живет у моря. Томми, который прежде побаивался воды, теперь проплывал всю дорожку в бассейне прибрежного клуба. Рейчел с радостью училась верховой езде. Их нередко навещал Артур. «Он вряд ли долго пробудет священником», — говорил Ларсон жене. Епископат не оказывал на него никакого давления, однако он считал дни, когда подаст в отставку. Несмотря на то что апостол Павел был противником брака, найти новое место священникам, состоящим в разводе, было весьма затруднительно.
Один из членов церковного совета, бывший бизнесмен, настоятельно рекомендовал Ларсону перебраться поближе к Манхэттену, где легче устроиться на работу — заведовать кадрами в какой-нибудь компании или руководить отделом по связям с общественностью.
Хотя Оуэн с Филлис давно жили врозь, взгляды на вещи были у них одинаковые. Это умственное родство зародилось еще в МТИ и развилось в большом доме на Кембридж-стрит, по которой проходил кратчайший путь между Гарден-стрит и Массачусетс-авеню. Оба они удивлялись, как смело и без оглядки на прошлое Джулия двинулась по житейскому морю, словно посуху, к новому берегу. Полубогемная порядочность стала для бывших студентов жизненным идеалом. Колин Гудхью — брат Филлис — сделался профессором романских языков, занимался Корнелем. Женившись на француженке, он каждый август проводил с ней в Провансе. Родители Филлис недавно скончались, одна смерть последовала за другой через несколько месяцев — так часто бывает с супругами, много лет прожившими в браке; она осталась совсем одна, и поэтому Оуэн не спешил с разводом.
Впоследствии он мало что помнил о том растянувшемся на несколько месяцев периоде, когда в свободное от работы время он мотался на красном «стингрее» между оставшейся без главы семьей на Куропатковой улице и неприбранной холостяцкой квартирой в запущенной четырехэтажной коробке на другом берегу Чанконкабока, заселенной овдовевшими поляками и одинокими грузными женщинами преклонного возраста. С напускным безразличием он встречал хмурые взгляды двух старших детей- студентов и круглые от удивления глаза двух малышей. У этих он проверял домашние работы и иногда водил их в кино. Его воспитали лишь в поверхностном религиозном духе, но временами ему казалось, будто он слышит, как они молятся, чтобы папа вернулся к маме. Молятся отчаянно, как отчаянно бьют крыльями стрижи, попавшие в дымоход старого фермерского дома.
Что до Филлис, ее настроение менялось в зависимости Бог ведает от чего. Моменты уныния чередовались у нее с приступами веселости. Словно она радовалась, что получила свободу. Она так и не прижилась в Миддл-Фоллс и смотрела на общество мелких буржуа свысока, скрывая полупрезрение за привычной вежливостью профессорской дочери. И тем не менее местные дамы взяли ее сторону. С наибольшим сочувствием отнеслись к ней те из них, с кем спал Оуэн. Они и о Джулии отзывались резче других. «Вы обратили внимание? У этой особы глаза как у инопланетянки. Меня от них в дрожь бросает. Бедный Артур Ларсон. Ему молиться надо как святому. Роско недавно разговаривал с ним и не услышал ни единого дурного слова о бывшей жене!»
Просыпаясь один в неуютной спальне от кухонных запахов и детского плача, Оуэн чувствовал себя словно подвешенным в воздухе, у него щемило под ложечкой. Такое состояние бывало у него в первые месяцы студенческой жизни. Тогда перед ним стояла цель: выстоять, не возвращаться домой, в Пенсильванию, получить институтский диплом, устроиться на работу и завоевать вон ту стройную девушку. Теперь у него тоже была цель: освободить Филлис от себя, а себя от Филлис. Долгая совместная жизнь, как объяснила ему Джулия, приводит к тому, что супруги утрачивают личные качества. Филлис не пойдет на пользу, если он останется с ней. В словах Джулии был свой резон, так ему казалось, но в них ничего не говорилось о необходимости быть добрым и великодушным. Они с Филлис отдались беззаботному течению пятидесятых, но между ними с самого начала что-то не заладилось. У него не хватало культуры, и он был чересчур честолюбив. Теперь ему хотелось загладить вину. Пусть Филлис сама придет к мысли о желательности развода. По совету Роско Бисби и Генри Слейда она уже начала переговоры с адвокатом из Хартфорда, неким Джерри Халлораном, который говорил с ней лишь на одном математическом языке — языке долларов и центов.
В эту пору затянувшегося безвременья старшие дети супругов Маккензи нашли свой способ протеста против разлада между родителями. Флойд, которому только что исполнилось шестнадцать, с новенькими водительскими правами в кармане выехал на многоместной материнской «вольво» на Куропатковой улице и, чтобы избежать столкновения со встречным грузовиком, по неопытности слишком резко крутнул рулем вправо и на полной скорости съехал в заснеженную канаву. Опрокинувшись, «вольво» с силой ударился о каменную ограду. Сам Флойд остался цел и невредим, но машина была исковеркана и ремонту не подлежала. Маккензи на страховку купили подержанный «форд-фалькон». Автомобиль был в хорошем состоянии, но по ходовым качествам, разумеется, уступал предмету шведского импорта.
Весной приехал на каникулы Грегори и вскоре попросил у отца разрешения покататься на его «корвет-стингрее». Ему хотелось покрасоваться перед знакомой девушкой — «старая фордовская жестянка» для сей цели не годилась. Оуэн дорожил машиной, берег ее как сокровище, но отказать сыну не посмел. И вот однажды утром его разбудил истеричный звонок Филлис. На дороге, идущей от дальнего берега Цаплиного пруда, любимого места свиданий молодежи, того самого, где несколько лет назад Оуэн встречался с Фэй, Грегори не справился с управлением, и «стингрей» на высокой скорости врезался в металлическое ограждение, причем с такой силой, что мотор сорвало с места и сдвинуло к рулевому колесу. Ни Грегори, ни его спутница, к счастью, не пострадали. Грегори мужественно признался, что виноват, что
