— Но как же так? — растерянно спросила Хиона.
— Ваше величество будет чувствовать себя свободнее, а кроме его величества, вас никто не увидит.
Однако Хиона, выйдя из спальни и направляясь в будуар, где, по словам Мизры, ее ожидал король, испытывала застенчивую робость.
Миклош поднялся со стула, когда она вошла. Комната по элегантному изяществу не уступала спальне и была напоена благоуханием украшавших ее белых цветов.
Но она видела только того, кто был ее мужем, кого она поцеловала от восторга, узнав, что он одержал победу над врагом, причем никто не был убит или ранен.
— Ты отдохнула? — спросил Миклош своим глубоким бархатным голосом.
— Да, боюсь, я очень утомилась.
— Ну, конечно, — сказал он. — Садись же, я налью тебе шампанского.
Он вложил ей в руку бокал и продолжал:
— Я подумал, что весь день нас окружали люди, зато вечер мы проведем вместе, совсем одни. Сможем поговорить, сами служа себе за столом, а вернее, я буду служить тебе. И тогда нам никто не будет мешать, моя прекрасная королева.
Хиона этого не ждала, и ее глаза засияли, когда она сказала:
— Это будет очень… волнующе.
— Именно это я и надеялся от тебя услышать, — сказал Миклош. — И для начала позволь тебя уверить, что сейчас ты выглядишь даже еще красивее, чем сегодня в соборе, где, коронуя тебя, я подумал, что ни одна славонская королева не была столь прекрасна.
— Я чувствовала, что меня коронуют любовью, — ответила Хиона, вспоминая восторженные толпы внутри и снаружи собора.
— Ты прочитала мои мысли, — сказал Миклош бархатным голосом, — и я уверен, ни одна королева не была более достойна трона, чем ты.
— Ты меня совсем смутил, — ответила Хиона. — Я знаю, насколько я невежественна, но я полагаюсь на тебя… ты ведь… научишь меня… что я… должна делать.
— Непременно, — сказал Миклош, — и, правду говоря, я хочу научить тебя очень многому.
Он произнес это таким глубоким и нежным голосом, что Хиона потупила глаза.
После легкого колебания он встал и подошел к боковому столу, на котором, подогреваемые маленькими свечками, стояли серебряные блюда с кушаньями.
Какие это были кушанья, Хиона потом вспомнить не могла, хотя все они были удивительно вкусными. Но она не замечала ничего, кроме Миклоша, сидевшего напротив нее.
Свечи озаряли его красивое лицо и словно бы озаряли его глаза странным блеском, когда он смотрел на нее.
Когда они поужинали, Миклош дернул сонетку, и тотчас явившиеся лакеи менее чем за минуту унесли столы и все прочее.
Когда слуги закрыли за собой дверь, Миклош сел рядом с Хионой на низком диване и сказал:
— Наконец-то мы сможем поговорить!
— Я очень этого хотела, — ответила Хиона с улыбкой, — но слишком многим другим людям надо было рассказать тебе, что они думают и чувствуют.
— Но разве я мог твердо надеяться, что все пройдет гладко и именно так, как я задумал? — сказал он.
— Ты правда полагал, что король Фердинанд выберет бегство? — спросила Хиона.
— Я надеялся и молился, что он поступит именно так, когда солдаты самовольно покинут казармы, — ответил Миклош. — Но, как ты понимаешь, для меня было огромным облегчением узнать, что действительно все обошлось без боев, в которых погибло бы немало наших людей. Они и так достаточно настрадались.
— Я думаю, что они скоро забудут о прошлом и обретут счастье теперь, когда на трон взошел ты, — сказала Хиона.
— Но предстоит сделать так много! — отозвался Миклош. — К счастью, у меня есть помощники вроде Озо Дариуса, которые хранили мне верность все годы изгнания, а теперь получат заслуженные награды. Он помолчал, прежде чем сказал другим голосом:
— Сейчас, Хиона, нам важнее поговорить о нас самих.
Хиона вздохнула с облегчением, но ее так манило и так пугало то, о чем он собирался заговорить, что она встала и отошла к окну.
Там она откинула атласную гардину и поглядела на лунный пейзаж.
Внизу раскинулись дворцовые сады, отделенные от городской площади чугунной решеткой.
А дальше, как ей показалось, на всех улицах, во всех домах горели яркие огни, и где-то вдали ей послышалась музыка. Она не сомневалась, что там повсюду люди танцуют и веселятся, празднуя коронацию их нового монарха, начало нового царствования и новой эры счастья.
Она так задумалась, что чуть вздрогнула, когда осознала, что Миклош тоже встал и теперь стоит рядом с ней.
— О чем ты думаешь?
— О том, как они счастливы.
— Ну а мы, Хиона?
— Но как ты можешь не быть счастлив, став королем?
— А ты?
— Но ты же знаешь, как я счастлива теперь, когда могу… не бояться… больше…
Он понял, что она вспомнила короля Фердинанда, и сказал очень нежно:
— Забудь о нем. Он принадлежит прошлому. Думай обо мне, потому что я — будущее.
— Я думаю… о тебе.
— Но что?
— Что ты такой… чудесный… такой смелый, и я так рада… так безумно… безумно рада, что волшебная сказка стала явью.
— Ты в этом уверена?
— Ну конечно, уверена!
— А ты помнишь, как кончаются волшебные сказки?
Она отвела глаза и потупилась, а он нежно продолжал:
— «И они жили счастливо до конца своих дней». Так будет и с нами, Хиона?
Ответить она не могла, но почувствовала, как его руки ласково и осторожно обняли ее, словно он боялся ее испугать.
Затем он прикоснулся пальцами к ее подбородку и повернул к себе ее лицо.
— Ты так неимоверно красива, — сказал он. — И так умна! Кто, кроме тебя, мог бы с таким мужеством вести себя среди испытаний, которые сломили бы и женщину вдвое тебя старше.
Хиона почувствовала, что вся трепещет, потому что он коснулся ее лица, потому что он держит се в объятиях.
Ей надо было столько ему сказать, но она словно онемела и не находила слов для выражения своих чувств.
— Сегодня, — продолжал Миклош все тем же тихим, нежным голосом, — ты поцеловала меня от радости, что нам больше не угрожает опасность. Но мне хотелось бы думать, что ты меня поцеловала по другой причине.
Он ощутил ее трепет, но она молчала, и мгновение спустя он добавил:
— Потому что ты меня любишь…
Ей хотелось спрятать лицо у него на груди, но он не позволил и продолжал:
— Я хочу сказать это первым. Я люблю тебя, моя радость! И свою любовь могу выразить только поцелуем!
Его губы прильнули к ее губам, и невольно, сама того не замечая, она прижалась к нему, и его руки обняли ее крепче.
