мужик передо мной и жену свою блядью обзывает. «Блядь!» — орет на нее. Загоняет ее в угол, шмяк по морде и давай кофточку с нее сдирать. Опять орет: «Ты блядь!» — и опять ей по морде, она аж на ногах не удержалась. У нее уже юбка порвана, она ногами от него отбивается и кричит… Он ее подымает, целует, потом шварк на кушетку. И давай по ней ползать — целует, одежду на ней рвет. Потом трусики содрал и заработал. И пока он этим занимается, она из-под него зырит, все ли мне видно. Видит, что я наблюдаю, — и давай извиваться, просто как змея бесноватая. В общем, постарались они на славу, кончили; она встает и уходит в ванную, а Эл — на кухню за пивом. «Спасибо, — говорит, когда опять в комнату заходит, — ты нам очень помог».
— А потом что? — спросил бармен.
— Ну, «Бараны» наконец забили, в телевизоре шум поднялся, а она выходит из ванной и идет на кухню… Эл опять про Рейгана заводит. Говорит, это все — Упадок и Разрушение Запада, как Шпенглер[15] писал. Все такие жадные, такие растленные, все прочно гниет. И вот в этом духе еще какое-то время тележит… Потом Эрика зовет нас за столик в кухне, а там уже накрыто, и мы садимся. Пахнет хорошо — жарким. А поверху — ломтики ананаса. Похоже на бедро — и я вижу там что-то вроде колена. «Эл, — говорю, — а ведь похоже на человечью ногу, если брать от колена и выше». «Нуда, — говорит Эл, — это она и есть».
— Так и сказал? — спросил бармен, нагибаясь отхлебнуть.
— Ну, — подтвердил Мел. — А когда такое слышишь, тут же прямо не знаешь, что и думать. Вот ты бы что подумал?
— Я бы подумал, — ответил бармен, — что это шутки у него такие.
— Само собой. Поэтому я ему говорю: «Отлично, отрежь-ка мне кусок получше». И Эл отрезал. Там и пюре было, и подливка, кукуруза, горячий хлеб, салат. А в салате — фаршированные оливки. Эл говорит: «Ты попробуй горчицы с мясом, острая, хорошо идет». Я мажу. Неплохое мясо… «Слушай, Эл, — говорю, — а ведь недурно. Что это?» «Ну я ж тебе говорю, Мел, — отвечает он, — это человеческая нога, бедро. От четырнадцатилетнего мальчишки — мы его на бульваре Голливуд подобрали, он стопом ехал. Позвали его к себе, накормили, он дня три-четыре посмотрел, как мы с Эрикой этим самым занимаемся, а потом нам надоело, поэтому мы его забили, выпотрошили, кишки в мусоропровод, а остальное — в морозилку. Гораздо лучше курицы, хотя вот стейку из филейной вырезки я бы не предпочел».
— Так и сказал? — опять спросил бармен, нагибаясь за выпивкой.
— Так и сказал, — ответил Мел. — Плесни-ка мне еще пива.
Бармен плеснул еще. Мел продолжал:
— Ну, я, в общем, по-прежнему думаю, что он шутит, понимаешь, поэтому говорю: «Ладно, давай я к вам в морозилку гляну». А Эл такой: «Валяй, вон там». Дверцу открывает, а в морозилке — торс, полторы ноги, две руки и голова. Все нарублено. Выглядит очень аккуратно и чистенько, но мне все равно не нравится. Голова на нас смотрит, глаза голубые открыты, а из головы язык высовывается — примерз к нижней губе… «Господи ты боже мой, Эл, — говорю тут я, — да ты же убийца — это ж невероятно, это омерзительно!» А он отвечает: «Ты уже повзрослей когда-нибудь. Людей на войне бьют миллионами, да еще и медали дают за это. Половина всего народу на земном шаре дохнет с голоду, пока мы сидим и смотрим на это по телевизору»… Точно говорю тебе, Карл, тут у меня кухонные стены перед глазами поехали — я только и вижу, что эту голову, эти руки, ногу отрубленную… Убитое, оно же все такое тихонькое, а ты думаешь, что оно просто вопить должно, я не знаю… Короче, я к кухонной раковине — и давай блевать. Долго блевал. Потом Элу говорю: я пошел отсюда. Вот ты, Карл, ты бы там остался?
— Ни за что, — ответил Карл. — Ни секунды.
— В общем, Эл встал перед дверью и говорит: «Послушай, это ж не убийство. Убийств вообще не бывает. Тебе надо одно — выломиться из тех представлений, которыми тебя нагрузили, — и ты свободный человек, свободный, понимаешь?» «Отойди на хуй от двери, Эл, — говорю, — я пошел отсюда». А он меня за рубашку хвать и давай сдирать ее с меня. Я ему по роже, а он на мне рубашку рвет. Я опять по роже, и опять, а он как будто ничего не чувствует. По телику еще «Бараны». Я только шаг от двери — ко мне жена его подбегает, хватает меня и ну целовать. Я уже не знаю, что делать. Она-то баба крепкая. И все эти медсестринские приемчики знает. Я пытаюсь ее оттолкнуть, но не могу. Она в меня ртом своим впилась — такая же чокнутая, как и Эл. Тут у меня вставать начинает, я ничего с собой поделать не могу. На рожу-то она так себе, но вот ноги, задница здоровая, да еще и платьице на ней в такую облипку, что дальше некуда. От самой разит вареным луком, язык жирный, слюнявый, но вот переоделась же в это новое платье — зеленое, — и только я его на ней задрал, вижу: комбинашка на ней кровавая. Тут меня перемкнуло совсем, я гляжу — а Эл уже хуй в кулаке держит, изготовился, значит, наблюдать… Я ее на кушетку кинул, ну и тут мы приступили. Эл над нами стоит, сопит. Ну, мы все вместе и вжарили, настоящим трио таким — и только после я встал, одежду в порядок начал приводить. Сходил в ванную, умылся, причесался, выхожу. А они оба на кушетке сидят, футбол смотрят. Эл мне пиво открыл, я сел, попил, сигарету выкурил. На том все и кончилось… Я встал потом и сказал, что я пошел. Они до свиданья оба сказали, а Эл добавил, чтоб я им в любое время звонил. Вышел я из квартиры на улицу, а там моя машина, я сел и уехал. Вот и все.
— И в полицию не заявил? — спросил бармен.
— Ну, понимаешь, Карл, это трудно… они меня как бы в семью приняли. И ничего же от меня не скрывали.
— А я так смотрю, что ты теперь — соучастник убийства.
— Но я вот о чем подумал, Карл, — они же вроде не плохие люди. Я видал людей и похуже, хоть они и не убивали никого. Не знаю, запутался я как-то. Даже тот паренек в морозилке — будто какой-то мороженый кролик…
Бармен вытащил из-под стойки «люгер» и направил на Мела.
— Так, — сказал он. — Ты только не дергайся, а я звоню в полицию.
— Слышь, Карл, — это не тебе решать.
— Черта с два не мне! Я сознательный гражданин! Не положено таким засранцам ходить и людей в морозилки заталкивать. Я могу следующим оказаться!
— Ты посмотри, Карл, посмотри на меня! Я тебе что-то сказать хочу…
— Ладно, валяй.
— Это все было трепотня.
— Все, что ты мне рассказал?
— Да, это я просто трепался. Шутка. Я тебя облапошил. Убери теперь пистолет да начисли нам скотча с водой.
— Ничего не трепотня.
— Я ж тебе сказал, что трепотня.
— Не трепотня — слишком много подробностей. Анекдоты так не рассказывают. Это не шутка. Никто так не шутит.
— Говорю тебе, Карл, это треп.
— И я тебе поверю?
Карл потянулся налево за телефоном. Аппарат стоял на стойке. Когда Карл вытянул руку, Мел схватил бутылку с пивом и двинул ею Карлу в лицо. Бармен выронил пистолет и схватился за физиономию, а Мел перепрыгнул стойку, ударил его еще раз — за ухо, — и Карл рухнул. Мел подобрал «люгер», тщательно прицелился, один раз нажал на спуск, затем сунул пистолет в бумажный кулек, опять перепрыгнул через стойку и вышел из бара на бульвар. На парковочном счетчике перед его машиной стояло «истекло», но квитанции не было. Он сел в машину и уехал.
Вы читали Пиранделло
Подруга предложила мне выметаться из ее дома — очень большого, приятного и удобного: задний двор на весь квартал, подтекают трубы, в доме водятся лягушки, сверчки и кошки. В общем, я оказался свободен — такие ситуации вообще освобождают с честью, мужеством и надеждами. В одной самиздатской газетке разместил объявление:
