— Альберт изнасиловал толстую даму, — пояснила Майра. — Видел бы, как он ее всеми своими руками облапал. Ну и видок был у тебя, Альберт.
Альберт застонал — видимо, ему стало тоскливо.
— Допился до того, что его из цирка выгнали, — допился и донасиловался. Даже из цирка, ебаный в рот, выперли. Теперь живет на пособие.
— Никак мне в общество не вписаться. Я не расположен к человечеству. У меня нет желания подчиняться норме, нет приверженности ничему, подлинной цели в жизни нет.
Альберт подошел к телефону. Он держал трубку в одной руке, «Ежедневную программу скачек» — в другой, сигарету — в третьей, а стакан — в четвертой.
— Джек? Ну. Это Альберт. Слушай, я хочу Хрусткую Мощь, два на победителя в первом. Дай мне Пылающего Лорда, два по всем в четвертом, Молотобойное Правосудие — пять на победителя в седьмом. И еще Благородную Чешуйку — пять на победителя и пять по месту в девятом. — Он повесил трубку. — Тело меня грызет с одной стороны, а дух — с другой.
— Как у тебя на бегах, Альберт? — спросила Майра.
— Поднялся на сорок дубов. У меня новая игра. Я как-то ночью ее вычислил, когда не мог заснуть. Лежу — и тут она мне открылась, как книжка. Если у меня все станет еще лучше, мои ставки принимать не будут. Я, конечно, всегда могу съездить на ипподром и поставить там, но…
— Что, Альберт?
— Ох, елки…
— Ты о чем, Альберт?
— ТАМ ЖЕ ПЯЛЯТСЯ! БОГА РАДИ, НЕУЖЕЛИ ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ?
— Прости, Альберт.
— Не проси прощения. Не нужна мне твоя жалость!
— Ладно. Без жалости.
— Ты такая тупая, что так бы тебе и вмазал.
— Вмазать — это ты запросто. Столько рук как-никак.
— Не искушай меня, — сказал Альберт.
Он допил, потом сходил и смешал себе еще. Потом сел. Луи ничего не говорил. Нужно, решил он, что-нибудь сказать.
— Тебе, Альберт, боксом бы заняться. Две лишние руки — это же будет ужас.
— Не остри, козел.
Майра начислила Луи еще. Посидели, помолчали. Затем Альберт поднял голову. Посмотрел на Майру.
— Ты с этим парнем ебешься?
— Нет, Альберт, не ебусь. Я же тебя люблю, сам знаешь.
— Ничего я не знаю.
— Знаешь, Альберт, — я тебя люблю. — Майра подошла и села Альберту на колени. — Ты такой обидчивый. Я тебя не жалею, Альберт, я тебя люблю.
Она его поцеловала.
— И я тебя люблю, малышка, — сказал Альберт.
— Больше, чем любую другую?
— Больше, чем всех других!
Они опять поцеловались. То был до ужаса долгий поцелуй. В смысле — до ужаса долгий для Луи, который просто сидел со стаканом. Затем поднял руку и дотронулся до шишки над левым глазом. Тут ему немного скрутило кишки, он ушел в ванную и долго, медленно срал.
А когда вернулся, Майра и Альберт стояли посреди комнаты и целовались. Луи сел, взял бутылку Майры и стал смотреть. Верхние руки Альберта держали Майру в объятиях, а нижние задирали ей платье на талии и пробирались в трусики. Когда трусики с нее спали, Луи еще раз хлебнул из бутылки, поставил ее на пол, встал, добрел до двери и вышел вон.
В «Красном павлине» Луи уселся на любимый табурет. Подошел бармен.
— Ну, Луи, и как свиданка?
— Свиданка?
— С дамочкой.
— С дамочкой?
— Вы же вместе уходили, мужик. Ты ее это?
— Да нет, не совсем…
— Что не так?
— Что не так?
— Да, что у вас пошло не так?
— Дай-ка мне «кислого виски», Билли. Билли отошел смешивать. Потом принес Луи.
Никто ничего не сказал. Билли ушел к другому концу стойки и остался там. Луи взялся за стакан и сразу же влил в себя половину. Хороший напиток. Закурил, держа сигарету в одной руке. Стакан он держал в другой. Внутрь с улицы через дверь светило солнце. Смога не было. Славный будет денек. Гораздо лучше вчерашнего.
Белый пес наседает
Генри взял подушку, затолкал себе под спину и стал ждать. С тостом, джемом и кофе вошла Луиз. Тост был уже намазан маслом.
— Точно не хочешь яиц всмятку? — спросила она.
— Не, нормально. И так сойдет.
— Тебе съесть бы парочку.
— Ну хорошо.
Луиз вышла из спальни. Он уже вставал, в ванную ходил и видел, что его одежда развешена. Лита бы такого ни за что не сделала. А с Луиз и ебаться хорошо. Детей нет. Ему очень нравилось, как она все делает — мягко, тщательно. Лита же всегда набрасывалась — одни острые углы. Когда Луиз вернулась с яйцами, он спросил:
— Что такое?
— «Что такое» что?
— Ты их даже почистила. В смысле, чего ж муж с тобой развелся?
— Ой, погоди, — сказала она. — Кофе сбегает! — И выскочила из комнаты.
С ней можно классику слушать. Она играла на пианино. У нее были книжки: «Варварское божество» Альвареса[27]; «Жизнь Пикассо»; Э. Б. Уайт; э. э. каммингс; Т. С. Элиот; Паунд, Ибсен и т. д. и т. п. Даже девять его книжек. Может, как раз это и подкупало.
Луиз вернулась и тоже устроилась на кровати, поставив тарелку себе на колени.
— А у тебя что не так с семейной жизнью?
— С которой? У меня их было пять.
— С последней. Лита.
— А Ну, если она не шевелилась, ей казалось, что ничего и не происходит. Ей нравилось танцевать, вечеринки, у нее вся жизнь вертелась вокруг танцев и вечеринок. Ей нравилось, как она это называла, «улетать». Это значило — мужчины. Утверждала, что я ее «улеты» ограничиваю. Говорила, что я ревнивый.
— А ты ее ограничивал?
— Наверное, хотя старался не ограничивать. На последней вечеринке пошел с пивом на задний двор, чтоб ей не мешать. Полный дом мужиков, а она визжит на всю округу: «Йииихоо! Йии Хоо! Йии Хоо!» Видимо, все деревенские девчонки так.
— Сам бы пошел танцевать.
