холодильник (совсем растаяли), печенье в шкаф, бутылку в мусор; как она точно выбрала вино — хотя оно собственно для такой девушки и покупалось. Тонкая вытянутая бутылка «нежной формы», как она сказала. Интересно это калька с иврита, или просто так? Ладно, по крайней мере, «Мерло» не тронула, и на том спасибо. А ведь могла бы; этикетка хоть и не красочная, зато европейская. Она должна любить Европу. Ну вот тарелки и чистые. Теперь чашки — нет, сначала бокалы. Надо будет спросить, как ей Европа, и где она была. Англия, Франция, Голландия, Германия, Швейцария; это тур такой был, назывался «вся Европа за восемь дней». Это если сама ездила. А если ивритский хавер[1] возил, то наоборот: «софшавуа[2] в Париже», отель пять звездочек, всё видели и даже водил показывать Пляс Пигаль. И все на нее смотрели удивленно, потому что непонятно, а она-то что здесь с ним делает.
Ну вот, кажется на кухне и все, теперь убрать фотографии с дивана в салоне — и в комнату. Эта способность верить, что все на них смотрят, просто удивительна. А, с другой стороны, может и не было никакого Парижа. Может парень сэкономил и свез ее в Анталию. Или вообще в Эйлат. Ну так, значит, другой возил в Париж. Не верю, что не была в Париже, быть такого не может. Это нечто, что объединяет, преодолевая все социальные. Ну и бардак; шкаф-то почему открыт. А, это же я сам открыл, когда переодевался. Постельное белье все туда же, в корзину. Шкаф закрыть, ящик задвинуть, дверцы книжного шкафа закрыть тоже. А вот еще пара бокалов. Странно, что мы принесли с собой совсем не те, что стояли на столе в кухне. Интересно, почему при ходьбе липнут ноги; я опустил глаза. Сухое, чуть липкое, темнокрасное пятно на полу, это она пыталась плеснуть в меня вином. Придется сходить на кухню за тряпкой; сделав несколько шагов, я услышал телефонный звонок.
— Алло.
— Привет, — и я понял, что это Боря, — как дела?
— Нормально. Вроде, все ничего.
— Чего делаешь?
— Да так. Вот посуду мыл.
— Да, трудно жить без женщины.
— В чем-то трудно, в чем-то нет. Зато тихо.
— Ну, это сомнительное достоинство. Помню, мне от такой тишины иногда так тошно становилось. Да я, собственно, по этому поводу и звоню.
— Да я уж понял.
— Почему ты вчера им сказал, что мы программисты?
— А что, по-твоему, я должен был им сказать?
— Правду.
— Зачем?
— В каком это смысле? — я услышал в Борином голосе плохо сдерживаемое раздражение, — я тебе скажу, что ты совершенно ее не рассмотрел; не надо проецировать свое скверное настроение на весь мир. Мне потом пришлось ей объяснять, что она тебя неправильно поняла. В смысле, что ты — программист, а я ученый. Она совершенно замечательная девушка.
— Да я и не спорю. А которая из двух?
— Что значит «которая»? Ну, естественно, та, которую я пошел провожать. Вероника. Вторая, может быть, и красивее, но зато в этой есть подлинная интеллигентность. Она мне, кстати, сказала, что ничто не ценит так высоко, как порядочность и образованность.
— Могла бы даже не говорить, по ней это видно.
— Правда? А в общем, ты прав. По-настоящему интеллигентная девушка. Утонченная, что ли. Если уж сравнивать, то бывают женщины, для которых самое важное это деньги, работа мужа, собственность. Ты знаешь, о ком я говорю. А для Вероники все это не имеет ни малейшего значения.
Боря задумался; я вытащил из ящика складной нож со стопором и кровоспуском, привезенный еще из России, открыл его и попытался воткнуть в лежащую на телефонной тумбе книгу.
— И, ты знаешь, — продолжил Боря, — больше всего на свете она ценит искренность и верность собственным чувствам. Если человек неискренен или готов предпочесть какие-то внешние соображения своим чувствам и, в особенности, предпочесть их своей любви, то для нее он просто не существует.
— Да, изумительная женщина, — сказал я, — действительно здорово.
— К сожалению, она мало путешествовала, — добавил Боря, — ей всегда так хотелось, но вот обстоятельства не складывались. Ты знаешь, она мне много о себе рассказала; просто удивительно, что такая женщина могла быть так несчастна. Вероника всегда искала близкого ей по духу человека, а получалось как-то вкривь и вкось. То есть она несколько раз влюблялась, а оказывалось, что на самом деле это совсем чужие люди.
— Действительно странно. Впрочем, это случается; по-настоящему интеллигентные люди часто оказываются не очень проницательными.
— Да, я тоже замечал. Слушай, — сказал он, чуть замявшись, — а вы там, ну когда мы ушли, еще долго сидели?
— Да нет, не очень.
— Короче говоря, я тут хотел тебя спросить. Ты у ее подруги, ну, в смысле, у Ани, случайно телефон не взял?
— А что?
— Слушай, сделай доброе дело. Звякни ей, ну сделай вид, что хочешь продолжить знакомство, ей будет приятно, и, так, между делом, поспрашивай про Веронику. Ну там про то, что с ней раньше было, и что она любит. Представляешь, как будет классно, если я сам, не спрашивая, ее любимый сорт духов подарю. Ну, ты понимаешь.
— Я подумаю, — сказал я.
— И она совершенно из наших, — добавил Боря, — она мне сказала, ну просто случайно, к слову пришлось, что никем не восхищается больше, чем учеными. И всегда мечтала влюбиться в ученого. Ты просто не понимаешь, какая она замечательная.
— Понимаю, — ответил я, — очень даже понимаю. Надо будет познакомиться с ней поближе.
— Вам будет очень интересно поговорить, она такая умная. Не в смысле занудная и заученная, а по- настоящему, по-житейски умная. Ты ей, кстати, вполне понравился. Она сама мне об этом сказала. Так что вот сойдемся с ней поближе, найдем свободное время, чтобы всем подходило, и устроим вечеринку со всеми знакомыми; и тебя пригласим. Может быть это не будет очень скоро, но обязательно надо будет вас поближе познакомить. Вот только немножко раскидаю работу.
— Да, — сказал я, — замечательная идея.
— Ну, короче, ты звякнешь? — сказал Боря.
— Короче, я подумаю, — ответил я, и мы попрощались. Это совершенно безнадежный вариант, подумал я, складывая нож и убирая его назад в стол, пациент умер при рождении.
Я вернулся к уборке. Практически все уже было сделано. Осталось провести по полу мокрой тряпкой, чтобы убрать следы вина, сполоснуть тряпку и бросить банное полотенце в грязное белье. Теперь можно влезть под душ. Но на дне ванны обнаружилось множество волос. Ага, а мне показалось, что волосы у нее вполне крепкие. Я включил душ и пустил сильную струю, провел ею по стенкам ванны, потом по дну, волосы уплыли. Влез под душ, перевел смеситель на холодную воду, потом вернул на теплую. Вылез. Но готовить ужин мне не хотелось; внутренний голос говорил мне, что план работы по дому я на сегодня выполнил. Я достал из холодильника большой треугольный кусок мороженой пиццы и положил его в микроволновую печь. Поставил чайник. Когда зазвонил телефон, большая часть пиццы уже была съедена.
— Ало, — сказал я.
— Привет, узнаешь?
— Конечно узнаю, как не узнать, — судя по голосу, это была Женя Резникова, сестра Юли Межерицкой.
— Нахон.[3] Меня всегда узнают. Ну, как настроение?
— Прекрасно. А как ты? — добавил я, понимая, что это, кажется, не она.
— Классно, только спать хочется, — голос звучал невероятно знакомо; так ведь это же вчерашняя Аня, подумал я, только по телефону ее голос звучал как-то иначе, чем живьем, и акцент топорщился еще
