Скрябина или «Ночной Гаспар» Равеля. Он был так же неутомим в своей любви и нелюбви к композиторам, как и к писателям. Что касается тех писателей, которых он не любил, я обычно разделял его мнение, но что касается композиторов, о нет! Джо неподражаемо точно формулировал свое одобрение или недовольство разными авторами. Для человека без особого образования странно, насколько верными оказывались его суждения. Было забавно наблюдать за тем, как мужчина, который с такой легкостью снискивал любовь и расположение женщин, всю свою страсть обратил на собаку. Байрон у нас всегда был на первом месте! Разумеется, эта чрезмерная любовь к собаке родилась после нескольких катастрофических неудач с женщинами. Его предавали трижды или четырежды, в результате чего мой приятель стал совершенно нечувствителен к чарам противоположного пола. Все свое внимание он теперь сосредоточил на Байроне и мне. Разумеется, без коротких интрижек не обходилось, но о настоящей любви не могло быть и речи. Джо совершенно не умел прощать: две-три измены — и вот человек становится абсолютно неумолимым по отношению к женщинам. Но я же говорю — вероломных предательниц это не останавливало. Чтобы не быть растерзанным, Джо снисходительно укладывал их в койку, а затем напрочь забывал. Все же он не мог воздержаться от флирта со всеми вытекающими, но никогда не говорил женщине «Я люблю тебя!». Слово «любовь» исчезло из его словарного запаса. Он частенько приводил ко мне своих телок и предлагал их, словно глоток сока. К счастью, его бабы не всегда горели желанием с радостью принять замену.
Джо тащил в дом не только женщин, но и всевозможные подарки: книги — чаще всего, затем — полезные для здоровья продукты, поношенную одежду (часто с плеча какой-нибудь кинозвезды) и записи Скрябина, Равеля, Дебюсси et alia[23]. Или новую упаковку мячей для настольного тенниса, поскольку они быстро у нас терялись. Помимо подарков для меня он всегда приносил что-нибудь моим детям — Тони и Вэл.
Если он оставался на ужин (а он обычно оставался), то частенько перебирал с вином, виски или арманьяком, если у меня вдруг оказывалось что-то такое под рукой. Когда я предупреждал его, чтобы он был осторожен за рулем, он успокаивал меня, уверяя, что, даже если слишком напьется, Байрон доставит его домой в целости и сохранности.
Однажды вечером, изрядно набравшись, Джо ехал домой так осторожно, что вызвал этим подозрения полиции.
Едва он вылез из машины, копы забрали его в участок. Он умолял их не причинять вреда Байрону, предлагал заплатить за его содержание и корм, так что Байрона отпустили.
Эта ночь многое значила в жизни Джо. Каким бы разгильдяем он ни был, он не привык, чтобы его ставили в один ряд с теми отбросами, что сидели в кутузке. Он вышел из этой передряги сломленным и, будь он правоверным католиком или даже ортодоксальным евреем, тут же наложил бы на себя епитимью на месяц или около того. Пьянство это, впрочем, не остановило, зато уменьшило масштабы.
Я бы назвал Джо вечным студентом: не исключено, что книги так увлекли его именно потому, что он слишком долго не имел с ними дела. Ничто не могло удержать его во время читательских приключений. Читая мои книги, он всегда относился с вниманием к тем авторам, которых я упоминал. Так, он вскоре прочел Блеза Сендрара, Жана Жионо, Селина, Ричарда Джеффериса и многих других писателей, о которых слыхом не слыхивал за несколько месяцев до того. Очень часто, возвращая прочитанную книгу, он хлопал по ней и восклицал:
— Это чертовски хорошая вещь, ты знаешь? На что я отвечал:
— Да, Джо, поэтому я и посоветовал ее тебе. Тогда он спрашивал:
— И где ты только находишь такие книги? Роман Жионо «Песня земли» или что-нибудь из Исаака Зингера могли повергнуть моего приятеля в транс на неделю.
Надо сказать, что я никогда не видел у Джо в руках какой-нибудь дряни: он презирал людей, увлекавшихся бульварным чтивом. Он всегда имел с собой три или четыре книги на тот случай, если понадобится одолжить их хорошему человеку или, как он говорил, «тому, кто хочет быть излеченным». Дело в том, что Джо рассматривал хорошую литературу как терапию. Будучи иудеем, он ходил в синагогу только на Йом-Киппур. Ему дела не было до всяких наставлений, произносил ли их раввин или христианский проповедник. Все — одно дерьмо, так он считал. Джо не терял время на разговоры о политике, религии и даже кино. Мой приятель искренне жалел тех обманутых придурков, которые стекались в Голливуд в надежде стать когда-нибудь звездами.
И все же симпатия к наивным честолюбцам не мешала ему их использовать. Если он увлекался какой-нибудь начинающей актриской, то разыгрывал обычную партию голливудского повесы — обещал ей небо в алмазах, а именно хорошую роль, если она переспит с ним. Надо сказать, трахал он таких с симпатией, а если встречал ее через полгода на грани отчаяния, обычно произносил:
— Что с тобой? Разве я тебе не говорил, как надо себя вести? Ты зря теряешь время, ты не с теми трахаешься. Здесь никто не занимается сексом ради секса, только — ради еще одной ступеньки в карьерной лестнице. Они тут все мерзавцы, я тебе еще сколько месяцев назад сказал! Ни одного порядочного на сотню подлецов! Видишь, там парень стоит, — и он указывает на какого-нибудь известного актера, — да он бы вставил твоей бабусе, если бы думал, что это ему поможет. Берегись этих хищников!
Смешно, но Джо мог играть роль одновременно и защитника, и соблазнителя. И все его за это любили. Он не был мерзавцем вроде остальных, у него действительно имелось сердце и даже своеобразная совесть.
Играя в пинг-понг под звуки Пятой фортепьянной сонаты Скрябина (у нас было двенадцать вариантов записей ее исполнения), Джо уснащал свою речь цитатами из любимых авторов, рассказами о последней подцепленной им юбке (какие у нее сиськи, задница, бедра), и тут же — свежие новости об известных боксерах и рассуждения о пользе здоровой пищи, которую он с религиозным рвением поглощал каждый день.
Он так достал меня своей гребаной здоровой пищей, что однажды я составил список своих любимых блюд (все — с высоким содержанием холестерина, высококалорийные, жирные и страшно вкусные) и прикрепил его на двери кухни, а внизу большими буквами приписал: «Никакой здоровой пищи, пожалуйста!»
Помимо моих книг Джо любил и мои акварели. Он всегда выпрашивал у меня картины, чтобы давать ими взятки тому или иному парню на кастингах. Для себя же он довольствовался тем, что брал мои неудачные полотна и в конце концов увешал ими стены своего жилища. Как в литературе, так и в живописи Джо быстро научился выделять только лучшее. Модильяни был для него на первом месте, далее — Боинар, Джордж Гросс, Ренуар, Матисс. Пикассо он считал шарлатаном, а переубедить Джо в таких случаях невозможно.
Обо всем на свете Джо имел собственное, совершенно четкое представление. Если при первой встрече кто-то ему не нравился, он не церемонился и тут же заявлял об этом. Совершенно не важно, был это мужчина или женщина. С женщиной он мог смягчить лишь свои выражения, но не само отношение, зато с мужиками его заносило на славу. Только последний слюнтяй мог безропотно снести все те оскорбления, что мой приятель бросал ему в лицо. Обычно Джо старался до этого не доводить, он слишком хорошо знал, что может любого уделать в говно, но иногда просто не мог сдержаться. Его не останавливало даже то, что этот человек мог быть моим другом. После того, как тот уходил, Джо говорил:
— И он еще называет себя твоим другом?! Да как ты можешь терпеть такое говно? Да они просто лижут тебе задницу!
Ему было плевать, что обсуждаемому типу случалось занимать видное положение — быть врачом, артистом, психиатром. Последние пользовались у Джо особым презрением. Вообще же Джо старался не драться, а дарить людям хорошие книги. У него имелся целый список таких терапевтических книг — от Германа Гессе до Жана Жионо. В него входили и мои книги, которые всегда были у Джо под рукой и которые он при случае читал вслух.
У него также имелась специальная тетрадка, куда он выписывал цитаты из всех книг, которые прочел. Я старался пристроить этот цитатник в печать, но издатели не увидели в нем того, что видел я. Для меня сам этот блокнот был ключом к избранной литературе. Когда Джо нравилась какая-нибудь книга, он говорил о ней без остановки. Он рекомендовал ее всем, независимо от уровня их развития.
— Прочтите! — просто заявлял он. — И вам станет лучше.
Хотя он начинал как боксер, бокс был ему не так уж интересен.
— Все они мошенники, — поговаривал он, — сплошь мерзавцы.
