глаза.
На полу и на нарах лежали кедровые ветки. Полосы света, пробиваясь сквозь дверные щели и узкое окно, падали на уже знакомое Павлу лицо девушки. Не поднимая головы, она что-то прилежно шила. На ней был тот же наряд, что и вчера, только вместо штанов недлинная юбка из толстой бумажной ткани и белые, без всяких украшений мокассины. На худом, почти детском плече лежали обе косы.
Увидев, что больной не спит и внимательно наблюдает за ней, Наташа вспыхнула, отчего серые глаза стали синими. Торопливо схватив иголку, она потянула к себе отложенную работу, и Павел заметил, что это его кафтан. Девушка чинила пробитую выстрелом одежду.
Павел поднялся и сел. Сегодня он чувствовал себя совсем здоровым.
— Дай мне кафтан, — сказал он. — И скажи, кто ты такая.
Наташа вздрогнула, но уже не покраснела, отодвинула одежду, спокойно и дружелюбно посмотрела Павлу в глаза.
— Ты русский? — спросила она вместо ответа.
И когда Павел кивнул головой, задумалась, притихла, подергала кончик косы.
— Я тоже русская, — сказала она негромко. — Поведай мне про них.
Кулик вернулся, когда Павел рассказывал о Санкт-Петербурге. Здоровой рукой недавний шкипер чертил в воздухе здания, мосты, упоминал непонятные слова. Он увлекся и даже прочитал стихи. Черные отросшие волосы падали на его брови, блестели глаза, на бледно-смуглом лице проступил румянец.
Наморщив чистый открытый лоб, Наташа слушала внимательно, но без особенного интереса. Все это было чужим и далеким и даже не походило на сказку. Только когда Павел рассказал о Ситхе, о море, о строительстве форта, девушка заинтересовалась всерьез. Оказывается, русские были здесь, такие же русские, как отец, как она, много их. Они жили совсем близко. Но почему отец никогда не говорил о них?
Тряхнув головой, откинув назад туго заплетенные прохладные косы, она удивленно повернулась к отцу. Охотник сидел на пороге, с беспокойством слушал рассказ Павла. О новой русской крепости он ничего не знал. Думал, что сородичи покинули этот берег навсегда... Теперь он понял, почему на Чилькуте его встретили холодно и не оставили ночевать. Баранов... Он вздрогнул, услышав знакомое имя.
Кулик поднялся, вышел из хижины.
Павел ничего не заметил. Он устал от своего рассказа и, откинувшись на подушку, закрыл глаза. Снова он переживал события последних месяцев, страшную гибель корабля, людей...
Наташа его не тревожила. Не обращалась и к отцу. Девушка видела, как помрачнел старик, все дни проводил в горах. Временами казалось, что этот юноша ему неприятен. А потом отец вдруг приносил крупного барана, жарил тонкие, сочные ломтики мяса, кормил ими больного, не отходил от него целый день.
Девушка недоумевала.
Павел выздоравливал. Пуля прошла навылет, плечо заживало. Уже можно было двигать рукой. Остались только слабость от потери крови и резкий надрывистый кашель. О нападении корсара Павел ничего не рассказывал, но в первый же день по выходе из хижины проковылял, опираясь на тонкую жердину, к берегу, пытался найти остатки «Ростислава».
Последний шторм размотал обломки корабля, на рифах и в бухте было пусто. Много времени просидел Павел на камне, затем с трудом поднялся, побрел назад. Возвращаясь, он наткнулся на обрывок паруса, зацепившийся за ель. Это было все, что осталось от дряхлого суденышка.
Павел был молод. Сердце его еще не зачерствело от беспрестанной борьбы, от жестоких разочарований. Он побледнел, увидев кусок парусины. Приступ кашля и слабость заставили опуститься на землю. Так он сидел до тех пор, пока напуганная его исчезновением Наташа не нашла его и не привела в хижину.
Теперь Павел уже не стремился на берег. Следил, как строит Кулик разрушенную паводком бобровую плотину на ключе, с любопытством наблюдал за старым хвостатым бобром, появлявшимся сразу после ухода охотника. Речной зверь старательно заделывал ветками и илом пропущенные стариком щели.
Тайга оживала. Звонче плескался каменистый ручей, лопались почки, мягкой зеленью расцветились голые лиственницы, наливался мох. Гулко ревел сохатый, перекликались на недоступных вершинах бараны, пролетая, кричали гуси. Далеко были видны прозрачные, тонкие столбы дыма, поднимавшиеся над лесом. Там находились индейские селения.
Часто Кулик уходил на охоту, Наташа и Павел оставались одни. Девушка вставала первая, тихая, как мышь, одевалась у себя за занавеской. Иной раз занавеска была неплотно сдвинута и в просвете мелькали заплетаемые в косу волосы, узкая обнаженная спина. Павел краснел и, отвернувшись, кашлял громче обычного.
Однажды, напуганная сильным приступом кашля, не кончив одеваться, босая, в одной короткой старенькой юбке, Наташа торопливо подбежала к нарам, склонилась над Павлом. Прядь волос упала ему на грудь. Девушка постояла, прислушалась и, озабоченная, вернулась за перегородку. А Павел долго лежал с опущенными веками. Запах волос, теплота дыхания, нежные узкие плечи мерещились ему целый день.
Наташа привыкала к чужому. Реже уходила в лес, на берег залива. Сперва боялась оставить больного, позже неожиданно нашлось в хижине множество дел. Она убирала жилье ветками и березовой корой, плела из гибких корней прочную, удобную посуду. Сшила из птичьих шкурок Павлу рубашку.
— Пойдешь скоро, — заявляла она деловито. — Не будешь зябнуть.
Девушка говорила об уходе просто и спокойно, но легкая морщинка печали пересекала лоб.
Тихая жизнь в лесной избушке, необычайный покой, теплые дни действовали умиротворяюще на Павла. Хотелось ни о чем не думать, сидеть на обомшелом граните, смотреть на высокие облака, на далекие снеговые вершины, слушать плеск водопада в расщелине скалы, треск сучьев под ногами пробиравшегося к водопою зверя и особенный звук шагов Наташи.
Когда случались дождливые дни, Наташа рассказывала индейские сказки о первой жизни на земле. Втроем они сидели возле огня, старик чистил ружье, Павел, закрыв глаза, о чем-то думал.
...«Сестра Китх-Угин-Си, наскучив терпеть обиды от брата, решилась бежать. Ушла далеко на морской берег. Из коры вековечной ели построила себе жилье...» — Наташа говорила негромко, певуче, чуть упирая на букву «о». Она сидела на полу возле очага, палкой мешала угли. Свет от горевших веток падал на ее худощавое лицо, маленькие шевелившиеся губы. — «...В ясный день вышла она на берег, увидела играющих в море китов и, не ведая, кто таковые, начала кричать им, чтоб подошли ближе и дали ей к
Девушка добросовестно передавала легенду, не торопясь и не сбиваясь. Видно было, что не раз повторяла ее и что она ей нравится.
Павел совсем окреп. Рана затянулась, правой рукой он уже мог держать ружье и кашлять стал меньше. С выздоровлением вернулось и беспокойство. Все чаще Павел думал о крепости, о Баранове, об оставленных там людях. Казалось, прошло много лет с тех пор, как он покинул крепость. Он теперь часто уходил из хижины, возвращался поздно вечером. Наташа видела, как он бродил по берегу моря вперед- назад, пробуя свои силы. Когда же он вырезал крепкую палку, обжег ее конец в огне, девушка поняла, что Павел уйдет.
Она притихла. Больше не убирала хижины, не рассказывала сказок. Сразу, с утра, покидала жилье, забиралась в гущину леса, навещала свои излюбленные места, но они теперь не радовали. Какое-то недоумение было в ее взгляде, словно она чего-то ждала.
Кулик ушел в горы, в сторону индейских селений, чтобы забрать оставленное там в прошлом году новое ружье. Он хотел дать его на дорогу Павлу.
Наташа теперь редко оставалась с Павлом. Нетерпеливо, как никогда прежде, ждала возвращения
