просушивать помещение, — видел, как Гедеон, улыбаясь тихой, умиротворенной улыбкой, стоял перед картиной Ротчева «Меркурий с Парисом», дарованной колонии графом Строгановым.
Лука никогда не видел монаха таким спокойным и мягким и после ухода не вытерпел, чтобы самому не разглядеть полотно. Но, кроме богатой золотой рамы, ничто не заинтересовало его. Лука почесал нос, бороду и решил, что это, наверное, икона.
С отъездом правителя в крепости внешне ничего не изменилось. Так же били зорю в четыре утра и девять вечера, дежурили обходные вокруг палисада. Лещинский посылал людей ловить палтуса и треску, охотиться на диких баранов. Но отсутствие главного хозяина чувствовалось во всем.
Индейцы снова напали на рыбачивших островитян, убили троих. Грозились обложить крепость, но пока только индейские юноши ночью проникли на верфь и унесли якорные лапы. Лещинский поднял тревогу, выскочил на площадь в стальном панцыре, сам хотел вести отряд наказать дерзких, однако истощенные звероловы враждебно и молча разошлись по казармам.
— Будет чудить, сказал ему Наплавков с усмешкой. — Пизарро из тебя не выйдет!
Лещинский промолчал с досады, все утро стрелял из пистолета в пикового туза, приколотого к стене комнаты.
Алеуты держались отдельной группой, рыбу промышляли только для себя. Нанкок все еще вздыхал по отобранной Барановым медали и жаловался всем, в особенности Ананию, позвавшему однажды князька в свой покой «келейно посоветоваться».
Архимандрит жил в крепости уже два месяца. Первая встреча с правителем и все последующие дни до его отъезда в Охотск показали Ананию, что Баранов — единственный и полновластный хозяин здесь.
Ананий читал его письма. Хитрый, умный поп, начитанный и образованный, он понимал всю косность Синода, но молчал, никогда не высказывал своих взглядов. Могущество иезуитского ордена, для которого все способы были одинаково пригодны, — вот что было жизненно необходимым для укрепления духовной власти! Приходской священник, позже настоятель маленького монастыря, Ананий ехал в Америку за епископской мантией. Однако ему нехватало размаха. Сказывалась натура поповича, воспитанного многими поколениями мелких служителей церкви.
В зальце, на ореховом столике, где обычно правитель работал, Серафима оставила ключи. Ананий открыл ящик, и пока женщина искала Луку, вдруг понадобившегося архимандриту, Ананий успел проглядеть несколько черновиков писем Баранова. Один из них, лежавший отдельно, заставил монаха задуматься. Письмо было написано не Барановым, но приписка на полях «сколь верно!» и подчеркнутые строки, еще больше раскрывали правителя, с которым придется упорно бороться. И кто знает, будет ли Ананию это под силу!
Ананий знал историю заселения Калифорнии. Миссии францисканских монахов были главными и, по существу, основными пунктами опоры испанских владений, богатыми житницами, влиятельными монастырями. Власть принадлежала духовным. Сам вицерой и военные силы во всем зависели от монахов... Здесь это могла дать епископская шапка. Но ни шапки, ни даже заметного влияния при Баранове ему не получить. Нужно бороться терпеливо и неустанно.
...Ананий проворно шагал по мягким травяным плетенкам, устилавшим пол горницы, снял с каминного крюка большой котелок с кипевшим сахаром, влил туда рому, надавил малиновых ягод, добавил воды. Душистый пар распространился по комнате, заставил Гедеона вздрогнуть. Когда-то бывший горнозаводчик не раз готовил такое питье.
— Благослови, — сказал он хмуро, дергая отросшую щетину усов. — Лучше мне в лесу. Людей не вижу...
Ананий продолжал бесшумно ступать меховыми сапогами, разглядывал на свет тягучую жидкость, мешал ее ложкой, что-то бормотал и, казалось, совсем не слушал монаха. Однако, когда Гедеон замолчал, архимандрит обернулся, повесил котелок над углями, вытер рушником веснущатые пальцы. Благодушие и блеск в его глазах исчезли.
— Ослушание... — сказал он очень внятно и тихо. — Из монастырских темниц не выходит никто. Сурова кара господня... Иди в казармы. В тягостные времена церковь не покидает мирян... Внемли всему и излагай мне.
Не глядя на Гедеона, он сунул ему руку и стоял до тех пор, пока монах, попятившись, не закрыл за собой дверь.
До поздних сумерек сидел архимандрит в своих покоях, писал письмо. За окном стучал плохо прилаженный ставень, мелкими каплями хлестал в стекла дождь. Шторм усиливался, слышно было, как шипели вдоль берега волны. Изредка с палисадов доносились окрики часовых.
Ананий ежился, плотнее натягивал лисий тулуп, отхлебывал горячий пунш и продолжал скрипеть пером.
Ананий писал неторопливо, вспоминая и используя каждую мелочь. Он знал тех, кому писал. Все могло пригодиться.
Наплавков морщился, с напряжением вытаскивал больную ногу из раскисшего липкого грунта. Он давно уже перестал ходить на ключ лечиться. Источник только ослаблял сердце, ноге все равно не стало лучше. Да и не до этого теперь было.
Отъезд Баранова и Кускова дал возможность Наплавкову ближе сойтись с звероловами. И новая, дерзкая, как в прежние годы, мысль овладела им. Он знал о бунте Беньевского на Камчатке, учиненном много лет тому назад такими же промышленными людьми, знал, что бунт удался. Может быть, стоит и здесь попытаться?
Охотники встречали теперь Наплавкова всюду, хлопотливого и старательного, помогающего то одной партии, то другой, присаживающегося на крылечке казармы выкурить трубку, поговорить. И всегда случалось так, что после разговоров с ним люди сидели до темноты, взбудораженные и задумчивые. Им представлялось что-то новое, хорошее. Что — Наплавков не договаривал. Он умел разбередить людей и осторожно отступал. Время и неудачи научили его действовать осмотрительно.
Дождь усиливался, креп ветер. Мокрые лапы елей преграждали дорогу, заросли лиан и терновника становились непроходимыми. Высоко над головой гудели вершины сосен-великанов. Надвигались сумерки.
